Андрей Семёнов - Пятая рота

— У тебя сухпай остался?

— Остался, а что? — не понял я.

— Давай вместо ужина постираемся?

— Зачем?

— Чудак! Секи сюда. В карантине пятьдесят четыре человека. Так?

— Ну?

— Вот тебе и «ну»! А кранов всего восемь.

— Ну?

— Баранки гну. Раздели пятьдесят четыре на восемь.

— Ну?

— Вы, мордвины, все такие тупые или тебя одного в армию делегировали?

— Я не мордвин. Я русский, — поправил я Рыжего, — ты толком объясни: чего хочешь?

— Если стираться после ужина, то очередь до нас часа через три дойдет. Тогда будешь выбирать: или идти в кино в мокрой хэбэшке, или сидеть в модуле? Врубился теперь?

— А-а, — протянул я, — ну, так бы сразу и сказал.

— А я тебе «так сразу и сказал»: давай постираемся до ужина.

— Смотри-ка, — похвалил я Рыжего, — хохол, хохол, а соображает.

Я разыскал Щербаничей и вывалил им резоны не ходить сегодня на ужин. Те согласились, что кино будут показывать когда стемнеет и сидеть в ночной прохладе в мокром хэбэ не полезно для духовского здоровья. Таким образом, когда сорок восемь молодых сержантов отбивали шаг, маршируя на ужин, шестеро самых умных, во главе с хитрым хохлом стирались в умывальнике.

Знаете, за что я люблю Афган и весь Краснознаменный Туркестанский военный округ? За то, что там удобно стираться. Я это понял еще в учебке. Постирался — и ни в коем случае не выжимай! Встряхни пару раз и вывешивай. Через двадцать минут все высохнет. Я засекал. После того, как ты повесил невыжатую хэбэшку, с которой в песок под ногами стекают ручейки воды, времени у тебя останется как раз на то, чтобы сходить обратно в модуль за сигаретами и спичками, вернуться и, не спеша, выкурить сигарету.

Всё!

Готово. Можно снимать с веревки и надевать на себя сухое и чистое хэбэ. А так как ты предусмотрительно не перекручивал его, выжимая воду, а повесил, дав воде стечь самостоятельно, то оно у тебя уже вроде как немного поглажено. Без морщин и складок. Носи, солдат, чистое и немятое.

Рыжий как в воду глядел. Колдун, наверное.

Из столовой карантин возвращался всё также печатая шаг, но с постепенным ускорением ритма. Наконец, дойдя до поворота к модулям, строй сломался и сержанты уже неприкрыто побежали к модулю, сдергивая себя на ходу грязные хэбэшки. Первыми в умывальник ворвались расторопные чурки. Разбрызгивая воду из кранов во все стороны, они совали в раковины свои задубевшие от грязи хэбэ и судорожно снимали штаны, опасаясь, что пока они отняли руки от крана, их место может кто-нибудь занять. Чурбаньё — оно чурбаньё и есть!

Мы вшестером философски покуривали, глядя на азиатские страсти в умывальнике. Наши хэбэ уже подсыхали на заходящем солнце.

— Пацаны, — обратился я к Щербаничам, — а помните, как в нашей столовой автобат жрал?

— Да уж… — вспомнили братья этот эпизод и кивнули на чурок — эти ничем не лучше тех.

В учебке у каждой части была своя отдельная столовая. Пехота ела в самой большой и просторной столовой, потому, что пехотинцев было больше всех — целых четыре батальона. Свои столовые были у связистов, автобата, саперов, зенитчиков. И вот летом, когда мы вовсю постигали военную науку, столовую автобата закрыли на ремонт и целую неделю автобат ходил в нашу. Распорядок дня во всей дивизии примерно одинаковый и время приема пищи совпадало у обоих учебок. Казармы связи и автобата находились по соседству, поэтому, мы приблизительно представляли себе уклад жизни в автобате и не завидовали им. Мало того, что там лютовали сержанты (а в какой учебке они не лютуют?), так еще в тот призыв по необъяснимому демографическому выверту автобат укомплектовали процентов на девяносто уроженцами Средней Азии. Если у нас в роте был один единственный узбек, который вел себя тише воды, ниже травы, то в автобате целых семьсот чурок зарабатывали себе сержантские погоны.

И над нами глумились сержанты во время завтраков, обедов и ужинов, не давая куска взять со стола. И нам все время хотелось есть. И у нас чувство голода пропадало только во время нарядов по кухне. Но никому из славян в голову не приходило отобрать кусок у соседа.

В автобате порядок приема пищи был немного другой.

Если связисты заходили в столовую «справа в колонну по одному» и аккуратно занимали свои места за столами по взводам и отделениям, то черномазый автобат врывался с криком, гиком и конским топотом. Юные потомки сардаров и дервишей, ни на кого не обращая внимания, беспорядочно занимали места за столами. Причем за некоторыми столами их оказывалось шесть, тогда как за другими — тринадцать, при том что столы были накрыты на десять человек. Не успев подбежать к столу, один чурбан хватал тарелку с маслом, второй — тарелку с мясом, третий — тарелку с сахаром. Завладев продуктами, они, удовлетворенно склабаясь, раскидывали между собой, кто что успел хапнуть и по их виду было понятно, что им глубоко наплевать на тех неудачников, которые сели с ними за один стол, не имея столько же наглости.

Нас, связистов, было меньше. Нас было четыреста, их — семьсот. Но нам хотелось намотать на руку свои солдатские ремни и тяжелыми латунными пряжками охаживать это тупое и наглое скотье стадо, так и не переросшее в своем развитии племенной строй.

Сдерживала угроза попасть под трибунал.

Обидно было усесться в тюрьму или «дизель» на первом году службы, не доехав до Афгана, из-за каких-то урюков. Но по мелочам мы их все-таки гнобили.

Кто-то положил мне сзади руку на плечо и прервал мои воспоминания об урюках и учебке. Я недовольно обернулся. За моей спиной стоял Амальчиев. У меня сжались кулаки, готовые снова расквасить ему шнобель.

— Мужик! — одобрительно обратился он ко мне, — раз на губе сидел, значит не чмо и не стукач. Давай, мир. Меня Тимур зовут.

Я недоверчиво посмотрел на протянутую для закрепления дружбы руку и, пожимая ее, не удержался и переспросил:

— А те двое — из твоей команды?

— Да ладно, тебе, — примирительно махнул рукой Тимур, — на, угощайся. Тут такие только шакалы курят.

Он протянул мне пачку «Ростова».

Это была правда. В доппайке некурящим выдавали по два килограмма сахара, а курящим восемнадцать пачек сигарет. Только солдатам и сержантам выдавали сигареты самые дешевые, пятого класса, а офицером — с фильтром. Я отбросил свой окурок и вытянул из пачки две сигареты: одну себе, другую — за ухо, про запас. Амальчиев ничего не сказал на такую мою наглость: сам же предложил угощаться, ну, вот я и угостился.

— Ладно, пойду и я постираюсь, пока чурки всю воду не вылили.

Тимур зашел в умывальник так, как зашел бы тигр в клетку с обезьянами.

— А ну, урюки, подвиньтесь, — послышался его голос, — отвали-ка отсюда, дай место.

Чурбанов в умывальнике было человек пятнадцать, но никто из них не посмел возразить Амальчиеву, хотя там были ребята и покрепче Тимура.