Андрей Семёнов - Пятая рота

— Давайте, хоть пожрем, — предложил Тихон.

Рыжий отомкнул каптерку и вынес цинкорез и четыре ложки. Идти в палатку еще за тремя ложками не хотелось. Передавая ложки друг другу, макая их то в сгущенку, то в мясо, заедая все это белым хлебом и запивая чаем прямо из фляжек мы прикончили несколько банок. Все равно их оставалось очень много — мы не съели даже десятой доли того, что украли.

— Надо бы заныкать, — подал дельную мысль Женек.

Какой он умный! Стоят тут шесть дураков и не знают что с банками делать?

— Нет, дедам отдадим, — угрюмо пошутил Рыжий.

— А куда? — начал я рассуждать, — в каптерках найдут, в палатках — тоже. Может, отнесем в хозвзвод, а утром разберемся?

— Понесли в парк, — решил Тихон.

И в самом деле: Тихон служил не в разведке и даже не в связи, а в БМП. Его эмтээлбэшка так и называлась — «таблетка»: на ней были намалеваны красные кресты. Ни разведчики, ни связисты шмонать ее не станут просто потому, что им в его машине делать нечего. У Тихона только один дед — Каховский, который в парк не ходит, и только один командир, который тоже в парке не бывает. Может, конечно, сунуть нос зампотех батальона, но в батальоне около сотни машин, прошмонать каждую — дня не хватит, и вероятность была не велика. Я взял для Нурика остатки хлеба и банку сгущенки — тушенка уже стояла в палатке. Пусть, Нурик не принимал участия в ночном налете на продсклад, но он — с нашего призыва и, если бы не его время стоять под грибком, то он наравне со всеми принял бы участие в ограблении. Поэтому, будет правильно, если он поест перед сном.

Дедовщина — дедовщиной и Гена — урод, конечно, редкий, но такие ночные прогулки крепко сплачивают пацанов одного призыва. Ни Женек, ни Тихон не обязаны были идти со мной взламывать продсклад. Они могли спокойно спать и на мою просьбу о помощи послать меня подальше: за тушенкой-то погнали не их, а меня. Но в таком бы случае, когда пришел их черед исполнять прихоти подвыпившего дедушки, я бы в свою очередь послал их. И чтобы из этого получилось? Разброд и шатание в призыве. Духсостав, лишенный права «идти в отмашку», единственное, что может противопоставить давлению двух старших призывов — это монолитную сплоченность и взаимовыручку. Такую сплоченность и такое единодушие, когда духи не считают друг за другом: кто сколько сделал и кто сильнее устал. На всех работы хватит и устали — все! Потому, что эта бодяга — служба в армии — не смена в пионерском лагере, а ежедневные труды и хлопоты из месяца в месяц. У нас уже восемь месяцев духовенства за плечами и через сто дней — баста! Мы станем черпаками и вот тогда, духи, пришедшие нам на смену за все получат сполна…

Да просто потому, что не они ходили сегодня ночью вместе с нами бомбить склад. Не они среди ночи совещались вместе с нами на военном совете возле четвертой роты. И оттого еще, что совсем недавно эти духи ходили по улицам тихих городов, в которых не стреляют и не взрывают, пили водку, тискали девчонок и нам — завидно. А если не пили и не тискали — то они сами дураки: кто им мешал? Уж мы бы на их месте не растерялись! Нас только в город запусти… Мы лишены нормальной жизни почти год и почти год мы живем в каком-то заколдованном царстве под названием Советская Армия, в котором не работают законы обычной жизни и где надо знать множество тайных магических заклинаний, чтобы тебя не съел дракон-проверяющий или людоед-замполит. И не просто — в заколдованном царстве, а в самом глухом и страшном его углу — Ограниченном контингенте советских войск в Афганистане.

У нас есть преимущество, которого нет у наших будущих духов: месяцы духовенства, месяцы ежедневной тяжелой работы, разделенной на всех, сцементировали нас в единый прочный монолит. Ни у кого из нас нет своей головы — мы думаем и исполняем всем призывом и отвечаем за другого, как за себя самого. Если Нурик идет за углем, то с другой стороны ящик без всякой просьбы хватает ближайший к нему дух. Если я иду на заготовку, то никого не прошу, но возле столовой меня будет ждать мой однопризывник. И порядок по утрам мы наводим вместе, и спальное белье всего взвода носим стирать на прачку — тоже вместе. И нет тут ни Сёмина, ни Куликова, ни Назарбаева, а есть — один призыв .

Который через девяносто девять дней надует грудь и щеки и пойдет дальше по жизни гордо и смело.

А всего через два месяца придет новый призыв, тот самый, который только-только принял присягу и который сейчас бегает по полигонам Ашхабада, Иолотани, Теджена и Маров. Придут «наши» духи, на которых мы выместим обиды за все наши недосыпы, за лучшие куски в столовой, которые мы отдавали старшему призыву. За парк, за каптерку, за палатку, за уголь, за солярку. За обворованный нами продсклад. За сигареты, которые мы подносим дедам по первому требованию. За непроходящие цыпки у нас на руках. За то, что нам самим осталось служить еще больше года.

О, эти духи нам за все ответят!

Пусть мы пока не знаем их, а они никогда не видели нас , но они уже виноваты перед нами и они уже за все нам должны!

Результатом наших ночных хлопот стали пять ящиков консервов. Даже если разделить их на два взвода, то и тогда на каждого выходит прилично. Только зачем их делить? До Приказа еще девяносто девять дней и мало ли что среди ночи может придти в голову дедам? Какая еще причуда их посетит? А так — у нас есть и тушенка и сгущенка, аккуратно и глубоко спрятанные в «таблетке» Тихона. «Духовская затарка», из которой всегда можно достать баночку в случае острой необходимости.

Как ни странно, но меня совсем не мучила совесть за то, что в составе организованной группы я совершил хищение социалистической собственности. С детства мне внушали, что красть — нехорошо, брать чужое — недопустимо. И я, действительно, не крал и не брал.

На «гражданке». До призыва в армию.

А вот в армии…

Дембеля-весенники Туркестанского военного округа, увольняясь в запас, непременно желали прихватить панаму на память о службе, а если удастся, то и хэбэ прямого покроя. Почему? Да потому, что из шестнадцати военных округов Советского Союза, четырех флотов и четырех групп войск за рубежом только три округа в качестве формы одежды имели панамы. Все остальные войска летом надевали пилотки. А хэбэ прямого покроя, с разрезом на груди, с воротником, лежавшим на погонах, с модными брюками-бананами вообще носили только в КТуркВО и в Афганистане. Но дембелям был не положен пятый комплект одежды. Когда в апреле все остальные призывы переодевались в летнее, дембеля оставались в зимнем и старом. В мае они одевали парадки, строились возле штаба и отправлялись на вокзал: до дому, до хаты. А вожделенные панамы они добывали очень просто — снимая их с молодых.