Владимир Масян - Замкнутый круг

Борис смотрел в остывающие глаза мальчика и не мог сбросить с себя оцепенения. И даже жгучая боль в плече не пересилила боли душевной. Смерть маленького человечка сделала его безразличным к собственной смерти.

Боярчук встал и, не пригибаясь, пошел навстречу выстрелам. Вид его был страшен. Вот он пошел быстрее, вот побежал, и вдруг жуткий крик вырвался из его груди. Как бешеный затрясся в руках автомат.

Бандиты кинулись от него через кусты в разные стороны. Не остановились, даже когда поняли, что у Боярчука кончились патроны.

— Ну, падла, Семен, — ругались они уже на мельнице. — На шаталомного вывел. Чуть всех не перебил.

— Видал, як вин Грицько срезал?

— Що Грицько? Я в него два раза попав, а вин все бижить, як завороженный. Яку папаху через него загубыв.

— Хвала Иисусу, що ноги унесли, а вин папаху!

— Ой, боже, як надоило все. Хоча б и взаправду кинець якый.

— Ты не дужэ языком трэпай, а то Сыдор тоби его швыдко укоротить.

— Та я шо, я ж як вси.

Солнце опустилось за лес, и сразу от воды потянуло холодом. Борис снял гимнастерку, разорвал нательную рубаху. Раны в плече и боку были не опасны, но перевязать их как следует ему не удалось, и кровь сочилась сквозь повязку. Борис чувствовал, что силы покидают его. Кружилась голова. В глазах плавали красные, оранжевые, зеленые круги. Он прислонился спиной к дереву, на какое-то мгновение забылся. Но мозг продолжал посылать сигнал опасности. Как бы ни было сейчас тяжело, нужно было немедленно уходить от этого места подальше. Вряд ли бандиты простят ему четыре смерти.

Превозмогая боль, опираясь на ствол автомата, Борис с трудом поднялся, попытался надеть гимнастерку, но не смог. Обвязал ее вокруг пояса и заковылял по дороге на хутор. Сделал шагов тридцать, остановился.

«К людям идти нельзя. У них и будут искать бандиты. — Боярчук вспомнил лицо убитого мальчугана. — Наверняка свалят убийство на советского офицера, и тогда никто не укроет меня. Крестьяне никому не верят. Но где схорониться, где отлежаться?»

И тут Борис припомнил слова возницы, что где-то недалеко от мельницы должна быть сторожка лесника. Там еще не знают о случившемся, там можно нащупать связи с бандой. Пока разберутся, что к чему…

Ему вроде бы даже полегчало, оттого что принял решение, выстроил для себя план действий. Он вернулся на развилку дорог и круто повернул в лес.

К Степаниде Сокольчук, заведующей фельдшерским пунктом на селе, на взмыленной лошади прискакал сын здолбицкого лесника Пташека двенадцатилетний Стах и, сказав, что у отца жар, попросил фельдшерицу выехать к больному.

Степанида уже третий год была связной банды и хорошо знала, к какому «больному» ее вызывают.

После того как в феврале сорок четвертого она спрятала у себя на чердаке советских десантников, казалось, прошла целая вечность. Село освободила Красная Армия, ее представили к награде, выбрали в сельсовет. А через несколько дней в хату к ней пожаловал сам Сидор с пятью головорезами. Разговор был коротким. Ее раздели, привязали к кровати. Сидор, ухмыляясь, сказал: «Выбирай: или… или…»

Так она стала связной. Возила в лесничество бинты, йод, лекарства, предупреждала о появлении в селе солдат из батальона МВД. Когда бывала в райцентре на совещаниях или по делам фельдшерским, подробно расписывала Сидору о речах с трибуны, о настроениях и планах районного начальства.

Противиться и сопротивляться было бесполезно: Сидор, не задумываясь, привел бы свою угрозу в исполнение. Страх сильнее здравого смысла.

Потому на вызов Степанида собралась быстро. Запрягла лошадей в двуколку и, захватив сумку с медикаментами, помчалась к лесу. Подвода, разгоняя кур и поднимая с пыли дворовых псов, которые долго лаяли ей вслед, протарахтела кривой деревенской улочкой, повернула к райцентру, но, отъехав с добрые полверсты, круто взяла вправо. Колеса ее зашипели, запищали, увязая в песке, но застоявшиеся кони не сбавляли шаг.

За мельницей ее остановил патруль.

— Документы, — строго приказал молодой сержант. — Куда следуете?

— Да вы что, меня не знаете? — Степанида громко засмеялась, и лесное эхо понесло ее смех по чащам.

Солдаты посерьезнели. В темном лесу им было не до смеха.

— Сокольчук я, фельдшерица, — опомнилась Степанида. — Еду к больному леснику Пташеку.

— А не боитесь одна разъезжать? — Степанида узнала по голосу капитана Костерного. — Сопровождающего не надо?

Фельдшерица озорно блеснула глазами, подмигнула сержанту:

— Если пан офицер поедет, то согласна!

— Как-нибудь в другой раз! — подыгрывая ей, с сожалением вздохнул Костерной.

Степанида, показав ему кончик языка, гикнула на лошадей, и те, вскинув гривы, помчали повозку дальше. Когда она скрылась из вида, Костерной подозвал сержанта и отошел с ним в сторону.

— Вы, Подолян, прошлый раз вместе с лейтенантом Петровым проверяли усадьбу лесника?

— Так точно!

— Дорогу туда помните?

— И эту помню, и обходную, со стороны хутора, знаю.

— Возьми отделение и на рысях к Пташеку. Окружить и вести наблюдение.

— А если там бандеровцы?

— Сейчас вряд ли. А вот попозже могут пожаловать. Но к тому времени и я там буду.

Костерной знал Сокольчук, знал о ее делах в войну, о помощи советским десантникам, о награде. Но знал и другое: по словам сельчан, изменилась фельдшерица. Вдруг сделалась вспыльчивой, раздражительной, от людей держалась, подальше, от расспросов шутками отделывалась. И уж слишком часто для деревенской фельдшерицы по району разъезжать стала.

Нет, Костерной еще не подозревал Сокольчук, но, как опытный оперативник, не исключал возможности использования ее бандеровцами. Все-таки, что ни говорите, а медикаменты у нее!

К тому же очень уж много нитей подозрения тянулось к уединенному дому лесника. Совсем недавно в нем видели людей Сидора. Поэтому, решил Костерной, отделение Подоляна там сегодня будет не лишним.

А встревоженная Степанида гнала и гнала лошадей. Чувствовала она, что не долго осталось прятаться по лесам Сидору и его бандюгам. Все чаще стали попадаться боевкари в засады батальона МВД, все чаще народ отказывался помогать националистам. Устали люди от крови и смертей. Понимать начали, кто друг им, а кто враг, прикрывающийся личиной брата, взывающий к Иисусу. Не одна безвинная душа загублена уже под этот призыв, не одни очи прикрыты черным крестом. Только отвернулись вдруг люди от «перста указующего», винтовки у Советской власти попросили, чтобы самим себя защищать, самим свою правду отстаивать.

Знала про все Степанида, и тем сильнее тоска брала ее за горло, тем горше становилось на сердце от бессилия перед судьбой своей, перед бабьей немощью. Сколько раз порывалась она рассказать обо всем милиции или в самом КГБ, но столько раз и вспоминала привязанной себя к кровати и хмельные, жуткие рожи вокруг. Зверела Степанида от этой мысли. Готова была на любые муки, только не на унижение.