Гюнтер Прин - Командир подлодки. Стальные волки вермахта

– Какого черта! Что вам в голову взбрело? Я ничего не делал!

– Ничего не делал? – спросил угрожающий голос. – Не ты ли готовишь для нас дерьмо всю дорогу?

Второй голос:

– Ты выпил наше кровное молоко, подонок!

– Я? Я выпил твое молоко? Никогда в жизни!

– Не ври. Иессен видел тебя.

Голос Балкенхола задрожал:

– Это вранье. Я знал, что Старый Козел опустошил банку… В ней была едва ли капля. Но на вас похоже: когда Старый Козел запретил давать молоко, вы ни слова не сказали. Вы только и говорите: «Да, сэр, спасибо, сэр», и позволяете ему пинать ваши задницы. А ему плевать на вас хотелось. Вы думаете, я это делаю? Теперь вы хотите меня бить? Почему бы вам не пойти на корму и не высказаться откровенно?

Шенборн, наблюдавший у бизани, закашлял. Сразу же из темноты показался Рудлоф, третий офицер.

– Что происходит? – дружелюбно спросил он. – Свободные от вахты и не в койках?

– О, сэр, – фарисейски ответил Крамер, – ночь так прекрасна!

– Она действительно прекрасна, – кивнул Рудлоф и прошел мимо.

У него была лирическая натура, мы подозревали, что он пишет стихи. Но к этому моменту мы достаточно вкусили красоты ночи и уже хотелось пробраться к койкам.

На следующее утро мы работали наверху. Рядом со мной на веревочной лестнице стоял Зиппель. Палуба корабля была далеко внизу. Внезапно он вытянулся и спросил:

– Пойдешь с нами? Мы собираемся сбежать в Пенсаколе.

Я удивился:

– Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сбежать?

Он, смеясь, кивнул:

– Конечно, почти все хотят. Весь «еврейский храм» опустеет и носовой кубрик тоже. Старый Козел может сам выбивать тараканов из сухарей.

Второй помощник свистнул, призывая нас спуститься вниз крепить такелаж. Я был взбудоражен тем, что сказал Зиппель. Значит, они хотят удрать. Просто уйти с корабля в Пенсаколе. Я легко мог это понять. Честно говоря, мне тоже хотелось убежать, и чем скорее, тем лучше. Я посмотрел на свои руки. Красные, обветренные, разъеденные морской водой. На шее нарывы из-за плохой пищи, мяса, соленого, как морская вода, и полного отсутствия зелени. Сбежать! Это очень хорошо. Но куда? Что делать в чужой стране без денег и документов?

Когда вахта закончилась, мы собрались в кубрике поесть. Я надеялся, что кто-нибудь заговорит о побеге, но говорили мало и о другом.

Освободившись, я пошел на нос и улегся на канатный люк. День был солнечный, небо ярко-синее. Паруса обвисли и слабо шевелились под случайным дыханием бриза. Они издавали легкий шлепающий звук, будто маленькие волны бились о мол. Их звук навевал сон. Через некоторое время Зиппель подошел и сел рядом.

– Ты подумал, идешь?

– Что вы собираетесь делать, когда доберетесь туда? – спросил я.

– Увидишь, – ответил он величественно. – Так ты не знаешь?

Он пыхнул трубкой один или два раза и осторожно осмотрелся. Потом наклонился ко мне и прошептал:

– Стокс знает нескольких фермеров, которые ищут белых надзирателей. Это жизнь! Скачешь по полям… Полсотни негров потеют и работают, а ты над ними на коне и только говоришь: «Давайте, детки, работайте, работайте!» В полдень индейка и ананас, каждое утро какао, негры готовят тебе еду. А ночью ты спишь на шелковых простынях, и негры охраняют тебя…

Его трубка тряслась от возбуждения. Я не прерывал его. То, что он сказал, подействовало на меня, как реклама солнечного юга, которую мы видели на вокзале. Только Стокс был грязным пятном на этой картине.

– Кто еще, кроме тебя и Стокса? – спросил я.

Он посчитал. Набиралось пятеро, еще кок и Янки, с которым я пришел на борт. Не лучшая компания.

– И все? – поинтересовался я.

– Пока да, но, возможно, нас будет гораздо больше. А ты? – спросил он и повернулся уходить.

Я не мог прийти ни к какому решению.

– Еще подумаю, – сказал я.

Он пожал плечами и ушел сердитый. Я в нерешительности посмотрел наверх, где паруса слабо хлопали на ветру, сверкая белизной на фоне темно-синего неба. Все слышали о людях, преуспевших в южных штатах. Вы могли не стать миллионером, но за несколько лет кое-что накопить. Если я останусь моряком, очевидно, буду бедным всю жизнь. Я поднялся и пошел на корму.

«Еврейский храм» был пуст, дверь открыта. Только Крамер спал на своей койке, сильно храпя. Я взял из шкафчика бумагу и сел за стол. Через открытую дверь я видел линию горизонта, где небо и земля сливались в серебристом тумане. Я писал маме. «Дорогая мама, мы скоро будем в Америке. Путешествие было долгим. Должен сказать, что я воображал жизнь на корабле совсем иначе. У нас всегда много работы и мало хлеба…»

На бумагу упала тень. В открытой двери стоял Витачек. Я не слышал, как он подошел.

– Что ты тут делаешь? – спросил он.

Я закрыл письмо рукой. Он взял его совершенно спокойно, словно так и должно быть. Сел и начал читать.

– Ну, ну. Значит, ты с ними. Не думал так о тебе, братец Прин. – Он проницательно посмотрел на меня. Очень неприятный взгляд.

– Что ты имеешь в виду? – Я даже стал заикаться.

Он помахал рукой:

– Не извиняйся, мой мальчик. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что происходит. Но позволь сказать тебе кое-что. Честный моряк не занимается такими вещами. Согласен. Они кормят нас дерьмом в этом плавании. Да. Старик – скупой Старый Козел. Но бросить все ради… все это… – Он показал на море, искрящееся под полуденным солнцем. – Разве ты не чувствуешь все это? Посмотри, когда мы попадем в шторм, ты увидишь, как идет старый «Гамбург». Тогда ты увидишь настоящего Старика, парень. И ты не увидишь на корме несчастного собирателя обрезков сыра. Ты увидишь моряка, готового к любой непогоде. Конечно, парни вроде Стокса не могут этого увидеть. И тем более Балкенхол с его грязным камбузом. У них просто нет этого зрения. Но позволь мне сказать тебе кое-что. – Он подался вперед, и его кулак вколачивал слова в стол. – Я не собираюсь смотреть, как ты позволишь себе спутаться с этими задницами! – Витачек вскочил так, что скамья грохнулась о стену, и затопал прочь.

Я посмотрел вслед и не стал продолжать письмо.

Ночью ветер изменился на юго-западный, и утром мы могли почувствовать запах земли. Это был странный сильный запах, пахло лесом, залитым солнцем. Огромные медузы проплывали мимо. В два часа наблюдатель закричал:

– Земля!

Через час и мы смогли увидеть плоскую белую береговую линию, блистающую на солнце. Был уже вечер, когда, лавируя против ветра, мы вошли в гавань и бросили якорь на рейде Пенсаколы.

После нашего разговора на люке Зиппель не разговаривал со мной. На следующее утро он опять подошел. Мы стояли у каюты второго помощника, чтобы получить аванс для берега.

– Ну, идешь с нами? – тихо спросил он.

Я покачал головой. Потом мы оба посмотрели на берег, мне было жаль, потому что, несмотря ни на что, мне нравился Зиппель. Даже если сейчас он не прав, он был хорошим товарищем.