Александр Зеленов - Второе дыхание

Пора, пора уже было приступать к делу. Но опять — не успел Петр Петрович раскрыть рта, как Евстигнеич перешел на покойного отца. Похвалил, что мужик работящий был, золотые руки мастеровой — и столяр, и маляр, и стекольщик, и плотник, и так и далее, «да только вот нос-от был у ево говённой, больно уж большое пристрастие к винцу упокойничек имел».

Обливаясь горячим потом, расстегнув воротник сорочки, Петр Петрович сидел и тоскливо ждал, когда старик наконец-то выговорится.

А того опять понесло. С родителей перекинулся на самого Петра Петровича, принялся выспрашивать, какую он должность в Москве занимает и много ли получает жалованья. Подивился, услышав, долго качал головой. Потом спросил, откуда и чья у него жена, кто ее родители, живы ли, работает ли она — или он посадил ее себе на шею и держит дома.

— Избаловали ноне баб! — сокрушенно молвил Евстигнеич, услышав от Лямина, что жена его не работает.

Петр Петрович полагал, что все это неуемное и неумное стариковское любопытство вызвано единственно скукой и одиночеством, но Евстигнеич тут же рассеял его предположения.

— Вот хоть и ученые вы люди, — начал он исподволь, — а ни жен, ни деток своих не умеете в строгости воспитывать, в страхе их содержать. Вот и детки поэтому отчаюги у вас, разбойниками растут...

— Простите, Яков Евстигнеевич, я не совсем понимаю, в чем, собственно, дело?

— А чего понимать? Тута и понимать нечего. Ономеднесь вышел я в свой огородец, гляжу, а в ём дыра проломата и вишенья куста как не бывало, ягода оборватая вся... Ваших ребяток за эфтим делом будто бы видели, ваших!

— Я, Яков Евстигнеевич, сам лично в этом разберусь! — заверил Петр Петрович построжавшим голосом. — Разберусь, и если что...

— Поздо уж разбираться-то, поздо, нету уж вишенья-то! А ребят-то учить надобно не чичас, а когда ишо поперек лавки лежали.

— Совершенно с вами согласен, — поддержал его Петр Петрович и решил больше времени не терять. — Я, Яков Евстигнеевич, к вам по делу...

И, не давая больше возможности старику опомниться, он торопливо пересказал, что его сюда привело. Изложив свою просьбу, добавил, носовым платком стирая обильный пот с лица:

— Я расписку могу написать, если вы пожелаете. Или оставить в залог свой документ — паспорт там, удостоверение... Положение у нас, сами понимаете, критическое.

Старик выслушал его внимательно. Петр Петрович неожиданно почувствовал, как зашевелилась в нем надежда. «Даст, обязательно даст! — думал обрадованно. — В противном случае зачем бы ему тянуть время?»

Евстигнеич раздумчиво пожевал провалившимся ртом: «Мда-а, не оборонил господь... Такие суммы, такие суммы!» Потом уточнил, подумав:

— Дак, значит, и на дорогу ничего не осталось?

— Ровным счетом ничего, ни одной копеечки, Яков Евстигнеевич! — готовно подтвердил Лямин.

— И скоко ты просишь? — помедлив, осведомился старик.

Еще не совсем поверив, что надежды его сбываются, остерегаясь неосторожным словом спугнуть успех, Петр Петрович не очень уверенно произнес:

— Нам, Яков Евстигнеевич, не так уж много и надо-то, в сущности. Рублей бы пятидесяти хватило...

Сказал — и упер глаза в старика, чувствуя, как схватилось в груди дыхание.

Старик сидел молча, нахохлившись, словно больной старый кочет. Весь подобрался, сгорбился, навалившись руками и узкой грудью на суковатую палку, прижимая тыльную сторону ладоней жиденькой, клочковатой, словно молью изъеденной бородой.

Руки у Евстигнеича были землистого цвета, окостенелые, с темными вздутыми венами, в которых, казалось, уже не двигалась, а лишь медленно стыла холодная черная кровь. Пальцы негнущиеся, с обызвестковавшимися ногтями. Сами ногти неряшливо длинные, не стриженные давно. Да и стричь-то, пожалуй, было теперь невозможно. Тронь, приложись к ним ножницами — и начнут эти ногти крошиться, в прах рассыпаться, в известковую пыль.

Евстигнеич вновь пожевал провалившимся ртом.

— Вот и все-то вы так, — начал он укоряюще. — Когда надо чего — в ногах готовы валяться, крест целовать. А как отдавать — с огнем никого не сыщешь...

Лямин даже привстал с табуретки.

— А вот это уж вы напрасно, Яков Евстигнеевич, совершенно напрасно! — заговорил он обидчиво. — Я, если хотите знать...

— Знаю. Такой же, как и все прочие. А ты, думаешь, лучше? Знаю, не говори, — прошамкал старик. И, чуточку помолчав, осведомился совсем уж мирно: — Когда собираешься ехать-то?

Петр Петрович сказал. И, снова пугаясь, как бы не упустить удачу, которая, казалось, была уже у него в руках, заговорил еще быстрее и убедительнее:

— А что касается денег, то вы, пожалуйста, не беспокойтесь! Вышлю немедленно по приезде, буквально в тот же день. Вы только скажите, как вам будет удобнее. Переводом с доставкой на дом? — это чтоб самим на почту не ходить. А можно телеграфом, так быстрее. Словом, как вы сами пожелаете. А самое вер...

Он не докончил, запнулся, потому что старик, как нарочно, совсем некстати раскашлялся и кашлял мучительно долго.

«А все-таки он неплохой, даже добрый, в сущности, человек. Только вот больной и слабый очень! — глядя, как тот, сотрясаясь всем своим щуплым телом, заходится в кашле, подумал Петр Петрович с внезапно вспыхнувшим умилением. — И напрасно, наверное, на него наговаривают. Как ведь иной раз бывает? Составят о человеке мнение, навесят ярлык, — и на всю свою жизнь человек, как тот черный кобель из пословицы...»

Евстигнеич наконец-то кончил кашлять. Вытянув из кармана черную, как прах, тряпицу, вытер мутные слезы, отхаркнул в помойное ведро за собой и сидел, тупо уставя в пол замученные глаза, сипло и тяжело отдыхиваясь.

— В грудях севодни чевой-то теснит. Лежать бы надо, а я вот с тобой тут... — снова заговорил он одышливо. Потом с кряхтением поднялся, вытащил из кармана ключи и побрел к двери. — Вот уж тебя провожу, — да и лягу...

Лямин тоже поднялся.

— Яков Евстигнеевич, — заговорил он растерянно, — а как же моя просьба?

— Какая такая просьба?

— Я же... взаймы прошу у вас, в долг, — полагая, что сам во всем виноват, сам не смог объяснить старику все как следует, потерянно вымолвил Лямин. И добавил просящим шепотом: — Яков Евстигнеевич!..

В выцветших глазках Евстигнеича вспыхнул и потух зеленый огонек.

— Што ты, што ты, господь с тобой, — испуганно замахал он на Лямина. — Какие деньги, чудак человек, какие такие деньги?! Нету, нету их у меня, неоткудова им взяться-то!..

Все это было настолько нелепо, а главное — неожиданно, что Лямин так и остался стоять, не в силах отнять ног от пола. А старик, опершись на палку, напоминающе позвякивал ключами возле порога и пришепетывал провалившимся ртом:

— Ступай, ступай с богом! Нековда мне...

Лямин шагнул к двери, с ходу ударился теменем о притолоку. Не почуяв боли, вышел на крыльцо, стирая с лица липкий пот, жадно хватая легкими свежий воздух.