Николай Ляшенко - Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера

Небольшое расстояние до берегов Волхова мы преодолевали несколько ночей. Двигаясь в направлении Новгорода, мы ехали древним узким трактом, по его обочинам росли вековые деревья, посаженные еще руками крепостных, в ночной мгле мимо нас проплывали темные корпуса казарм, построенных при Аракчееве, ночью, а иногда и днем мы видели обширные пространства, на которых до войны стояли большие села и небольшие деревни, а сейчас жуткими мертвыми всхолмиями угадывались развалины и пепелища, уже успевшие зарасти высоким диким бурьяном. Все эти многочисленные села и деревни разрушили и сожгли немцы. Летом 1941 года. Без всякой в том нужды. Здесь не проходила линия фронта, эти села никем не использовались в качестве опорных пунктов или позиций. За что же их уничтожили?! За что убили тысячи и тысячи ни в чем не повинных людей — женщин, стариков и детей, а живых угнали в «цивилизованную» Германию, обрекли на муки рабства?!

Жуткий вид этих СЕЛ-КЛАДБИЩ, этих свидетельств человеческой трагедии, рождал гнев в наших сердцах, наполняя душу ненавистью к подлому, тупому, жестокому, не ведающему сострадания и жалости врагу.

Сосредоточение

Сосредоточились мы на левом берегу Волхова. Еще в начале 1942 года здесь был завоеван небольшой плацдарм, затем его расширили до необходимых размеров и перерезали железную и шоссейную дороги Новгород — Чудово. Стрелковая бригада, державшая плацдарм, потеснилась вправо, прикрыв его с севера, а мы своим корпусом, вытянувшись на юг, ближе к Новгороду, охватили почти все остальное поле битвы.

В ночь с 13 на 14 января 1944 года я бегал по берегу Волхова у понтонного моста, успевшего к этому времени крепко вмерзнуть в лед, и направлял колонны танков и самоходных орудий вдоль берега, вверх по реке. Всю ночь откуда-то из темноты появлялись и одно за другим выходили на мост все новые и новые подразделения, шли «тридцатьчетверки», KB и самоходные орудия, под утро проследовали наземные пункты управления авиацией — и всю ночь сквозь грохот движения и моторов, подбежав в голове колонны, я кричал-говорил с командирами. Ночь выдалась очень морозная, но ясная. Высокое темно-синее небо густо усеяли мерцающие звезды, несильный, но резкий северный ветер гнал то широкими, то узкими полосами поземку по полям, льду русла; от гусениц проходившей техники облаками поднималась мелкая, густая снежная пыль; подхваченная ветром, набивалась за воротник, в рукава, резала лицо, затрудняя дыхание, — тяжелая была ночь, но от возбуждения и восторга я даже не чувствовал холода. Конечно, я не раз бывал в танковых частях, подразделениях, но тогда они были рассредоточены по лесам и трудно было представить их численность, ударную силу. И сейчас, когда вся эта мощь двинулась и почти целую ночь с грохотом шествовала мимо меня — я изумился! Численности! Силе! И пришел в неописуемый восторг! Поначалу я пытался считать, но скоро сбился и бросил это бесполезное занятие! В груди не хватало места от радости и гордости за нашу Святую Родину, сумевшую даже в условиях тягчайшей войны собраться с силами и дать фронту все необходимое — для битвы и для разгрома врага! Никогда еще я не видел такого количества и такой силы и мощи танков, а самоходную артиллерию в броне я вообще видел впервые.

Наступление

Пропустив все танки, самоходки и автомашины с боеприпасами, я направился следом. Чем ближе я продвигался к Новгороду, тем выше поднимались берега реки, переходя местами в холмы. Здесь почему-то нарушалось общее правило рек: правый берег обычно бывает высоким и обрывистым, левый — низким и пологим, — я же видел перед собой два высоких берега, отлого снижавшихся к руслу. Здесь, у самой кромки льда, по левому берегу шла довольно наторенная рокадная дорога, надежно укрытая от наблюдения и огня противника. Оба берега в этом месте были голые — ни леса, ни кустика вокруг, поэтому техника маскировалась в многочисленных ручьях и оврагах, спускавшихся к реке. Лес виднелся где-то далеко впереди и справа. Там и находились сильно укрепленные позиции врага.

14 января 1944 года началось наступление. Внезапно рано утром все вокруг загремело, заухало, засверкало. Рев «катюш» смешался с грохотом артиллерийской канонады, гулом бомбардировщиков и штурмовиков, они летели над нами на запад, и где-то высоко в небе, охраняя их, гудели наши истребители. Уже через несколько минут штурмовики и бомбардировщики возвратились за новым смертоносным грузом. Снова и снова они бомбили проклятых фашистов. Над позициями немцев стоял какой-то рев или стон, дымом и племенем заволокло весь горизонт. В атаку ринулись армады наших танков и самоходных орудий, неся на своих спинах десантников, густо облепивших броню.

Сопротивление противника заметно слабело час от часу. Наше господство на земле и в воздухе было почти абсолютным. Истребительная авиация врага была не в состоянии не то что парировать, даже сдерживать наши удары с воздуха. Заметив это, солдаты шутили: «Видать, донаступались фрицы, теперь у них и защититься нечем». В какой-то степени это было похоже на правду.

Сломив сопротивление противника, наши танки и орудия устремились вперед, добивая по пути последние очаги сопротивления. Стремясь вернуть свои укрепленные рубежи, немцы бросили навстречу резервную мотомеханизированную дивизию. Но было поздно. Еще на марше ее встретили наши танки и самоходные орудия и, зажав с двух сторон, разбили вдребезги, что называется, в пух и прах.

Когда я вскоре проходил по дороге, где лежала разбитая немецкая мотомеханизированная дивизия, от ужаса у меня на голове волосы поднимали шапку. Такого побоища, наверно, не видело и Куликово поле.

Невысокая насыпь шоссейной дороги, проходившей среди мелкого березняка, была на протяжении двух-трех километров буквально завалена трупами и разбитой техникой. Разбитые танки, бронетранспортеры, мотоциклы и бронемашины. Тела убитых валялись, как бревна, разбросанные взрывами, и так густо, что пройти, не наступая, не было возможности. В разных позах. В разной одежде — в кожаных пальто и меховых куртках, в серо-зеленых шинелях и в стеганых ватниках, утепленных сверху обыкновенной мешковиной; на ногах вообще черт знает что: кожаные и полукожаные сапоги, суконные бурки и рабочие ботинки, затолканные в плетеные из соломы боты-лапти, на других были старые подшитые валенки, были и в хромовых сапогах, обмотанных сверху обрывками старого цветастого крестьянского одеяла; головы убитых поверх форменных головных уборов были закутаны шарфами, женскими полосатыми и клетчатыми шалями, вязаными шерстяными женскими косынками и просто обрывками детских байковых одеял. Общее впечатление было — какая-то рвань. И повсюду — в разбитых машинах, в опрокинутых бронетранспортерах, в перевернутых тараном наших танков бронеавтомобилях и танках виднелись или валялись на земле целые и разорванные крестьянские подушки в цветных ситцевых наволочках, шерстяные, байковые и стеганые одеяла; гонимые ветром, перья из разорванных подушек роями носилось между разбитыми, сгоревшими и опрокинутыми машинами и орудиями. Из-под сиденья одного перевернутого бронетранспортера вывалился рулон яркой ковровой дорожки, содранный с пола какой-то уютной русской избы, тут же валялся раздавленный фигурный самовар. А из разбитого танка вывалилась целая галантерейная лавка: красивые парфюмерные коробки с золоченой маркой «ТЖ», дамские чулки, бусы, серьги, гребенки, брошки, отутюженные женские шелковые шарфы.