Николай Ляшенко - Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера

Мы, разумеется, понимали, что немцы примирились с нашим присутствием на левом берегу не потому, что это якобы не имело для них никакого значения, а потому, что они не имели возможности в данный момент бросить против нас необходимые силы, так как их теснили на всех фронтах. И еще потому, что зимой они могли как-то обходиться без железной дороги, снабжая свою Киришскую группировку гужевым и автомобильным транспортом по дорогам, проложенным через замерзшие болота. Мы понимали, что с наступлением весны это «примирение» закончится, и противник будет вынуждены принять все меры, чтобы вытолкнуть нас обратно на правый берег, освободить жизненно важную для него железную дорогу и тем улучшить положение своей группировки.

Предполагалось, что попытку сбить нас с левого берега немцы предпримут именно в период большого разлива, когда помочь нам с правого берега будет крайне трудно, а местами и совершенно невозможно. Такой прогноз имел довольно веские основания. Во-первых, зима 1941/42 оказалась затяжной и снежной, леса были завалены снегом, и, хотя шла уже вторая половина апреля, снег в лесах продолжал оставаться нетронутым. Во-вторых, приток Волхова, река Пчевжа, впадающая с правого берега прямо напротив нашего плацдарма, могла, разлившись, отрезать нас на десятки километров от основных сил, на поддержку которых мы рассчитывали. Но фашисты почему-то не воспользовались этим обстоятельством — и проиграли битву.

Продолжая готовиться к схватке именно в период большого разлива, артиллерийский полк заготавливал плоты, чтобы поставить на них орудия и, замаскировав и закрепив их в залитом водой лесу, оттуда, с правого берега, поддерживать обороняющихся на плацдарме.

Одновременно решался вопрос, какими силами оборонять плацдарм. Было решено вывести с плацдарма все полки за исключением одного, гарнизон которого подобрать так, чтобы он устоял перед любым натиском врага. Времени до разлива оставалось мало, а работы по формированию гарнизона предстояло очень много: нужно было отобрать в гарнизон не менее восьмисот солдат и офицеров, тщательно их проверить и правильно расставить. В этой работе самое активное участие принимали работники политотдела дивизии.

В боевой гарнизон допускались все желающие, для этого не требовалось никаких формальностей, следовало лишь заявить о своем желании остаться на плацдарме командиру или политруку, можно было подать и письменное заявление. Никаких анкет, разумеется, мы не заполняли и людей не опрашивали, но изучали их различными способами и самым тщательном образом.

Беседуя с солдатами и офицерами, мы не рисовали им прекрасное будущее, а прямо говорили, что немцы обязательно попытаются выбить нас «со своего» левого берега, что предстоит очень упорная борьба, что плацдарм необходимо удержать в наших руках во что бы то ни стало и что в борьбе мы должны заменить число умением бить врага. Кроме того, мы объясняли, что «позиция обороны», с военной стороны, выгоднее: стойкость обороны в несколько раз увеличивает потери врага; и что на нашей стороне самое же главное преимущество: мы защищаем свою землю и мы должны ее отстоять, должны защитить свою свободу и независимость. И солдаты нас понимали. Они видели: мы от них ничего не скрываем, ничего пустого не обещаем, не запугиваем их и не сулим им легких побед, а говорим святую матушку-правду, какой бы она ни была. А воины, правильно ориентированные, понявшие свои цели и задачи, — непобедимы.

После проведенной работы в войсках было подано около восьмисот заявлений и почти тысяча бойцов изъявили устное желание вступить в боевой гарнизон. Однако в личных беседах при индивидуальном отборе попадались и такие, которые, будучи трусами, пустыми и бездарными людьми, все же плелись за общим потоком. Разоблачить таких людей не стоило большого труда, более того — они сами нам в этом помогали. Мы беседовали с политруком роты Пичугиным, изъявившим желание вступить в гарнизон, как вдруг он высказал сожаление по поводу того, что не умеет плавать.

— А зачем вам понадобилась эта спортивная специальность? — как бы в шутку поинтересовались мы.

— Да знаете, в жизни бывает всякое, — уклончиво ответил Пичугин.

— Что в жизни бывает всякое, это знают все, но почему вы сокрушаетесь об этом именно сейчас, когда до купального сезона еще почти два месяца?

— Гм-м... — промычал Пичугин, — вы думаете, что немцы будут ожидать купального сезона?

Всем стало ясно, на что ориентируется наш, с позволения сказать, политрук. Ясным было и то, что такого нельзя допускать до роты и на пушечный выстрел: можно ли доверить самый важный, самый ответственный участок нашей работы — душу бойца человеку, который заранее готовится бежать с поля боя?

Наконец подбор и укомплектование гарнизона были закончены. Назначены командир и комиссар полка. Подобран штаб и укомплектованы все службы. Гарнизон плацдарма твердо вступил на свою боевую вахту. Дивизия, усиленная одним лыжным батальоном, растянулась по правому берегу Волхова на целых двадцать пять километров. Штаб и политотдел дивизии уехали далеко от плацдарма, под Кириши. На старом месте остался лишь узел связи, он располагался прямо напротив плацдарма и хорошо связывал нас со штабом дивизии.

Гитлер — капут!

Тем временем весна подобралась уже вплотную. Повсюду появились большие проталины, побежали первые ручейки, талая вода постепенно смешалась со снегом, превратив все в жидкую снежную кашу. Ходить и особенно ездить делалось все труднее и даже опаснее: ступаешь вроде на снег или лед — и можешь оказаться по шею в ледяной воде. Выручали пока ночные заморозки, которые к утру так скрепляли ручейки и снег, что ходить можно было свободно. Но и этот наш помощник вскоре отказал, и весна быстро и дерзко вступила в свои права.

Дни становились все длиннее и теплее, на открытых полянах снег растаял уже полностью, а на бугорках появилась первая нежная зелень. В конце апреля на реке подняло лед. Сначала вода поколола его на большие куски, затем помяла на куски помельче и стала потихоньку сдвигать их вниз по течению.

Разыгравшиеся спутники Волхова — многочисленные ручейки, речушки и целые реки — все выше поднимали лед на реке. И вот наконец седой Волхов бодро встряхнулся, окончательно сбрасывая зимнюю спячку, зашелестел своим зимним панцирем и, набирая скорость, отправился в далекую Ладогу.

Я стоял на берегу Волхова, захваченный этим великим движением природы — красивым, живым, могучим и загадочным. По реке медленно, но неудержимо плыли огромные льдины и целые ледяные поля. На одних лежали трупы убитых немцев в серо-зеленых шинелях и в касках. На других — тела наших солдат, завернутых с ног до головы в белые маскхалаты. Проплыла льдина с вырванным с корнем кустарником, и за ней целое дерево с обломком кручи. Не было лишь традиционных зайчиков деда Мазая. Удивительно, куда подевалась эта животина с обширной фронтовой и даже прифронтовой полосы?