Генрих Гофман - Герои Таганрога

— Зачем спрашивать? Раз пришел, сам расскажу.

Сахниашвили расстегнул ворот промокшей от дождя рубашки, причесал влажные вьющиеся волосы и, усевшись на стул, положил ногу на ногу.

— У нас в больнице все утихло, — сказал он. — Никого больше не вызывают. Будто и не было побега. Но дальше так действовать нельзя. Зачем зря рисковать? Меня прикрепили к лагерю военнопленных. В больнице я аптекарь, а в лагере фельдшером буду. Так начальник сказал. Вот мы и придумали новый вариант. Я пленных командиров из лагеря в больницу стану класть. А Сармакешьян и Козубко продержат их в палате недели три-четыре, а потом подпишут заключение о смерти. Этот документ я в лагерь коменданту отнесу, для отчета, а людей на ту сторону. Вот какой план прорабатывать надо.

— А что, ловко придумали, — согласился Морозов.

— Молодцы, действуйте! — Василий хлопнул себя по колену и потом спросил: — Сармакешьян входит в медицинскую комиссию по набору рабочей силы в Германию?

— Зачем один Сармакешьян? Там и Козубко работает...

— Мы договорились, чтобы они наших людей браковали.

— Нет, так не надо делать. Наши не каждый день в комиссии работают. А там есть две девушки, на бирже труда сидят. Хорошие девушки. Они у меня листовки брали. Надо с ними поговорить. У них бланки, они могут освобождение написать. Их твой брат Костя знает. Потом есть еще один рецепт. Руки в негашеную известь обмакнуть. Язвы появятся. Немцы очень боятся экземы. Сразу освобождение дадут. А на руках язвы быстро проходят.

— Спасибо за совет. Попробуем все использовать, — сказал Василий. — Надо помогать тем, кто не хочет в Германию ехать. Так ведь, кацо?

— И этим надо помогать и другим тоже. У нас в больнице военнопленные с голоду пухнут. Чем помочь можем?

Василий задумался.

— Давай Кононова подключим к этому делу. Пусть с подсобного хозяйства продукты подбрасывает, а уж мы найдем дорогу к военнопленным, — предложил Николай.

— Согласен. Пора собирать совещание штаба. Тогда и о дружинах поговорим. Так, что ли, комиссар?

— Когда соберемся?

— Если успеешь оповестить народ, хоть завтра.

— Лучше послезавтра. Вернее будет. — Николай посмотрел на часы. — Время-то смотри как летит. Уже три, а мне еще Турубарова повидать надо и к шести быть у Данилова.

— Иди, иди, раз торопишься. Если я до шести освобожусь, тоже приду послушаю, — пообещал Василий.

К Михаилу Данилову Морозов пришел за пятнадцать минут до начала передачи последних известий.

— Ну, показывай свою машину, — шутливо попросил он. Данилов подвел его к печке, открыл дверцу и, кивнув на груду щепок, пересыпанных золой, похвастался:

— И анодные батареи там же спрятаны.

— Где ж ты их раздобыл?

— Пришлось обручальное кольцо у жены забрать. Немцы больно охочи до золота. Договорился я с одним немцем на узле связи. Рассказал ему байку, что один румын мне за анодные батареи пуд пшеницы дает. И выменял их на кольцо. Фриц аж облизнулся, так ему кольцо приглянулось. Притащил мне батареи... — Данилов вздрогнул. — Только вот кольцо жалко... Двадцать лет его жена носила.

Морозов ласково похлопал его по плечу.

— Молодец, дядя Миша... Не горюй. Наши вернутся, раздобудем тебе самое лучшее кольцо.

— Эх, поскорее бы наши пришли, — снова вздохнул Данилов. — Бог с ним, с кольцом-то! Давай-ка лучше послушаем, что там на фронте делается, — он достал из отдушины наушники и протянул их Морозову.

За треском и шорохом эфира Николай услышал наконец два длинных и один короткий гудок.

«...Восемнадцать часов по московскому времени», — прозвучал до боли знакомый голос диктора.

Напрягая слух, Николай старался не пропустить ни слова. В сообщении Советского Информбюро говорилось о боях местного значения на Центральном и Ленинградском фронтах, о действиях белорусских партизан, которые уничтожили немецкий обоз с продовольствием, о героизме моряков, обороняющих Севастополь.

Афонов пришел, когда передача последних известий уже подходила к концу.

— За вчерашний день наши летчики сбили в воздушных боях двадцать девять фашистских самолетов, — с радостью повторил Николай последние слова диктора и передал наушники Афонову.

Надев их, тот долго и сосредоточенно случал.

— Чего тянешь? Передача уже закончилась.

— Подожди, Николай, — отмахнулся Василий. — Первый концерт Чайковского для фортепьяно с оркестром...

В течение нескольких минут наушники переходили из рук в руки. С затаенным дыханием ловили люди звуки знакомой мелодии. После бравурных немецких маршей, громыхавших с утра до вечера в городской радиосети, музыка Чайковского лилась словно из далекого сказочного мира.

— Хватит, товарищи. Надо беречь батареи, — сказал Данилов и, просунув руку за дверцу печки, выключил приемник. — В какое время завтра придете слушать?

— Это пусть Морозов решит, — кивнул Афонов на Николая. — Он у нас и агитация и пропаганда. Ты, Михаил, вместе с приемником поступаешь в полное его распоряжение.

— Приду ночью, в половине двенадцатого, — сказал Морозов. — В это время передают самые последние сообщения...

— А на патруль не боитесь нарваться? — спросил Данилов.

— У меня заготовлен ночной пропуск.

— Буду ждать, — сказал Данилов коротко.

Когда Морозов и Афонов вышли от Данилова, солнце склонялось к западу. Было светло и пахло морем. Низко над городом ревели немецкие бомбардировщики. Неуклюже растопырив шасси, они разворачивались над крышами зданий и планировали в сторону аэродрома.

— Смотри! Авиацию подбрасывают. Значит, действительно со дня на день наступать собираются, — тихо, сквозь зубы процедил Василий.

— Неужели наши ничего не знают?

И словно в ответ на это в прозрачной бездонной голубизне появилась белая нить инверсии, протянувшаяся за крохотным силуэтом самолета.

Со всех сторон ударили зенитки. Серые точки разрывов в беспорядке повисли вокруг советского разведчика. За надрывным ревом фашистских бомбардировщиков не было слышно гула его моторов, но белый след продолжал упорно ползти в голубом океане безоблачного неба. Будто снежки на стене, лепились возле самолета разрывы зенитных снарядов, и вдруг на самом острие инверсии показался ядовито-черный дым. Огромный ком пламени, переломив плавную линию полета, заскользил к земле, оставляя в небесной синеве огромный траурный шлейф.

— Сбили, гады! — вырвалось у Василия.

— Этот уже не расскажет о том, что видел, — Николай снял с головы фуражку и, продолжая следить за падающим разведчиком, спросил: — Каменский и Пономаренко идут на ту сторону?

— Сегодня ночью отправляются. Константин им уже передал пояса.

Горящий самолет упал в море. Никто из летчиков так и не воспользовался парашютом. Над городом по-прежнему ревели моторы немецких бомбардировщиков.