Генрих Гофман - Герои Таганрога

— Почему же Германия напала на Россию? Ведь у нас был договор о дружбе?

— Да, но большевики вероломны. Им нельзя верить. В любой момент они могли ударить нам в спину. А главное, нам нужны хлеб, масло, мясо. Все это есть у вас, и вместе с русскими мы положим конец владычеству Англии.

Нонна слушала разглагольствования фашиста, и, хотя ей хотелось крикнуть ему в лицо, что никогда советские люди не пойдут за Гитлером, она молчала. Таков был приказ подпольного центра. От нее требовалось войти в доверие к Брандту, попытаться выведать планы немецкого командования. И она поддакивала Брандту, изредка задавая наивные вопросы.

Брандт с удовольствием разглядывал Нонну.

— Ради вас я мог бы бросить семью, детей, — сказал он однажды. — Если вы согласитесь, я увезу вас к себе в Германию. Вы же созданы для цивилизации, а в вашей стране до этого еще далеко...

Он начал гладить ее руку. И вдруг Нонна обратила внимание на массивный перстень, сверкавший на его пальце. Девушка вздрогнула. Ошибиться она не могла. Этот перстень она видела раньше на руке своего старого школьного учителя. Совсем недавно она узнала, что он арестован и расстрелян немцами.

Сославшись на головную боль, Нонна ушла в другую комнату. Несмотря на вежливость и галантность Брандта, она боялась оставаться одна и ложилась спать вместе с матерью.

В эту ночь Нонна долго не могла уснуть, ворочалась с боку на бок, вспоминая водянистые глаза Брандта, его бледную холодную руку и этот знакомый перстень с витиеватым старинным вензелем. Теперь она, не задумываясь, могла бы отравить Вилли Брандта.

Стоянов был в бешенстве. Опираясь на толстую палку, тяжело припадая на протез, он нервно расхаживал по кабинету. Он узнал, что его подчиненный — начальник паспортного стола городской полиции — выдал паспорт убежавшему из лагеря комиссару.

Стоянову только что пришлось выслушать упреки нового ортскоменданта капитана Штайнвакса и согласиться со смертным приговором трем сотрудникам паспортного стола. А теперь еще предстояло разобраться с этим побегом шестерых раненых военнопленных.

«Конечно, они не могли бежать без посторонней помощи. В городе явно действует большевистская организация. Кто-то пишет и расклеивает листовки», — задумался Стоянов.

В дверь постучали, и в кабинет заглянул полицай с белой повязкой на рукаве.

— Привел, господин начальник, — доложил он.

— Давай его сюда.

Полицай скрылся за дверью и через мгновение втолкнул в кабинет невысокого худого мужчину в грязной, изодранной гимнастерке. Свалявшиеся защитного цвета галифе неплотно облегали худые икры, старые, стоптанные ботинки, перехлестнутые бечевкой, едва держались на ногах.

Стоянов прошел к письменному столу, опустился в кресло, вытянул деревянную ногу.

Несколько минут он изучающе рассматривал обросшее щетиной истомленное лицо военнопленного, потом спросил:

— Фамилия Смирнов?

— Так точно, Смирнов.

— Откуда родом?

— Из Смоленска я.

Стоянов улыбнулся:

— Так вот что, Смирнов, давай по-хорошему. Ты мне расскажешь, кто помог раненым убежать, а я выпущу тебя на свободу. Поедешь домой, устроишься на работу. Война для тебя уже кончилась. Небось, дома семья ждет?

— Конешно, ждет. У меня жена и детишков двое...

— Вот и договорились. Согласен?

— Чего ж не соглашаться, когда бы я знал... Я ить и не видел, как оне убегли...

— Как же так? Ты с ними в одной палате лежал?

— Что верно, то верно. В одной лежали... А только я спал, когда они уходили. Ночью это было...

— И чего дурачком прикидывается? Знает же, сука, — выругался стоявший у двери полицай.

Стоянов недружелюбно кольнул его взглядом и, сдерживая подступавшую ярость, спокойно продолжал задавать вопросы.

Арестованный молчал, потом, не выдержав, стукнул себя кулаком в грудь, выпалил скороговоркой:

— Да правду же я говорю, ей-богу, правду. Пошто вы мне не верите?

— Нет. Пока ты еще врешь. Но скоро заговоришь по-другому, — стиснув зубы, прошипел Стоянов. — А ну, выдай ему по первое число, — скомандовал он полицаю.

Арестованный не успел повернуться. Резкий удар в ухо сбил его с ног. Растянувшись на полу, он почувствовал, как полицай приподнял его и с силой ударил головой о стену. В глазах поплыли фиолетовые круги, неистовый звон заполнил уши. Через минуту Смирнов одурело сидел на полу, схватившись руками за голову, из-под волос на лоб выползла струйка крови.

— Ну, теперь вспомнил? — зло усмехнулся Стоянов.

Но, встретившись с ненавидящим, полным решимости взглядом пленного, начальник полиции выдвинул ящик стола, вытащил пистолет и положил его перед собой.

— Будешь говорить?

Смирнов молча мотнул головой.

— Поднимись, простудишься.

Арестованный оперся о стену, встал и, пошатываясь, шагнул к столу. Струйка крови залила глаз, по щеке скатилась к подбородку.

— Если не скажешь, прощайся с жизнью. Не видать тебе ни жены, ни деток.

Стоянов взял пистолет и, будто играючи, взвешивал его на ладони. «Зря только хвастался», — думал он.

Еще вчера начальник политического отдела Петров и следователь полиции Ковалев доложили, что единственный раненый военнопленный, оставшийся в палате, где лежали шесть беглецов, ничего не знает о них. Обругав и того и другого, Стоянов кричал, что они не умеют работать, слишком либеральничают с арестованными, и поклялся сам развязать язык этому Смирнову. И что же теперь? Начальник полиции представил себе ироническую улыбку Петрова, сочувственный взгляд следователя, и снова неудержимая ярость овладела им.

— Ну, последний раз спрашиваю. Будешь говорить? Даю минуту на размышление, — он поднял пистолет на уровень глаз, прицелился в грудь арестованного, начал считать: — Раз, два, три, четыре...

Ни один мускул не дрогнул у пленного на лице. Крупные капли крови падали с подбородка на гимнастерку. Эти капли сбивали Стоянова со счета, заставляли медленнее называть цифры.

— Двадцать шесть... двадцать семь...

Пленный молчал, еще ниже опустив голову.

— Пятьдесят восемь... пятьдесят девять... шестьдесят!

Стоянов нажал курок. Прогремел оглушительный выстрел.

Под истошный крик полицая, который схватился за плечо, пленный рухнул на пол.

Отбросив пистолет, Стоянов, прихрамывая, кинулся к полицаю.

— Как же это? Прости, дружок, прости, дорогой. Не думал, что в тебя угодить может, — причитал он, помогая полицаю снять рубашку. — Гляди-ка, прямо в плечо угораздило. Давай в машину. Сам в госпиталь отвезу, только не обижайся.

В распахнувшуюся дверь вбежали несколько испуганных полицейских. Они вопросительно поглядывали, то на своего начальника, то на раненого товарища.

— Унесите эту падаль! — закричал Стоянов, кивнув на распростертого на полу пленного.