Генрих Гофман - Герои Таганрога

— Вот, знакомься! С настоящим партизаном к тебе заглянул! Завтра утром уходит обратно в Азов.

Василий посмотрел на гостя.

— Алексей Козин, — представился тот, пожимая Василию руку. — Привет вам от товарища Сахарова.

— Это какой же Сахаров?

— Василь! Неужели не помнишь? Иван Сахаров в двадцать девятом да в тридцатом году был у нас секретарем горкома комсомола. Небось, ты при нем и в комсомол вступал... — сказал Морозов.

— А... Как же, конечно, помню Ивана Трофимовича. А теперь он где?

— У нас в Азове партизанским отрядом командует. Он меня и послал в Таганрог наведаться, а заодно поручил товарища Морозова разыскать. Ему о нем сам Ягупьев рассказывал, секретарь обкома партии, — пояснил Козин.

— Молодец, что нашел Морозова, — обрадовался Василий. — Теперь мы с вами вместе действовать будем. Вы связаны с той стороной?

— Да, у нас связь налажена. Возле вас в Неклиновке еще отряд есть. «Отважный два» называется. Я товарищу Морозову уже рассказывал... Командир отряда просил, если разыщу в Таганроге подполье, непременно о месте встречи договориться. Тогда наши люди к вам приходить будут.

— Сейчас же и договоримся. Вот адрес явки: Перекопский, два. И пароль: «Есть на вашей улице сапожная мастерская? Нужно починить сапоги» И ответ: «На нашей улице нет. Есть на соседней». Запомнил?

— Запомнил. — Козин четко повторил адрес и пароль.

— Ну что ж... мне пора, задерживаться не буду. — Он направился к двери и стал надевать пальто.

— Да, главное дело сделано, — сказал Василий. — Ты передай мой личный привет товарищу Сахарову. Он меня должен помнить... Скажи ему, что теперь с вами мы вдвойне сильнее стали.

— Обязательно передам, товарищ Василий!

— Ну-ка, адрес явочной квартиры еще повтори... — озабоченно попросил Василий.

Козин рассмеялся и снова повторил адрес и пароль.

— Точно. Пусть туда приходят. Чем можно — всегда поможем... А вы нам... Пусть Сахаров о нас на ту сторону сообщит. И этот адрес укажет для связи.

Прощаясь, Козин пообещал вскоре вновь наведаться в Таганрог.

Смрадный дым, пепел и гарь от полыхавших станиц носились над выжженной степью. Словно жирные гуси, плыли по небу немецкие бомбардировщики. В клубах густой пыли шли по донским большакам колонны фашистских танков, ползли вереницы румынских обозов, вышагивали нестройные ряды пехотных частей — все это двигалось на восток, наполняя необъятную ширь земли ревом, гомоном, грохотом артиллерии.

В первых рядах наступающей немецкой армии прорывала русскую оборону и 111-я пехотная дивизия генерала Рекнагеля. При форсировании Дона дивизия хоть и понесла значительные потери, но прочно закрепилась на занятом плацдарме и обеспечила дальнейшее продвижение к Волге. За это полковник Рекнагель стал генералом.

По стопам дивизии в потрепанном штабном автобусе катился и Вилли Брандт со своей группой тайной полевой полиции. Однако в немецких частях работать ему почти не приходилось. Дезертирство сейчас было не в моде. Приближая «победоносное» завершение войны, солдаты фюрера рвались в бой, тесня разрозненные дивизии Красной Армии. И Брандт возложил на себя карательные функции в отношении местных жителей.

Он вешал и расстреливал коммунистов, назначал старост, инструктировал предателей, допрашивал военнопленных. Он устал. Устал от нестерпимой жары, от въедливой пыли, от беспрестанного движения к отступающему горизонту, от допросов с пристрастием, от стонов и слез, от гула и скрежета войны.

Потому-то так обрадовался Брандт, когда дивизию генерала Рекнагеля вывели в резерв группы армий и расположили на отдых в районе города Калача. Брандт с наслаждением вдыхал степной аромат нескошенных трав, вспоминал размеренную жизнь в Таганроге и русскую девушку по имени Нонна.

Ему казалось, что до окончания войны уже не так далеко, и он не мог понять русских, которые продолжают бессмысленное сопротивление. Однако вскоре с берега Волги стали поступать неутешительные вести. В Сталинграде немецкая армия наткнулась на стойкую оборону.

На одном из совещаний генерал Рекнагель сообщил офицерам, что бои идут за каждую улицу, за каждый дом. Не называя цифр, он рассказал о больших потерях, которые понесла армия Паулюса.

Ночью дивизия была поднята по тревоге и двинулась к фронту. На окраинах Сталинграда с ходу ее бросили в бой.

Брандт не участвовал в штурме. И хотя кое-кто из офицеров поговаривал, что это последняя агония русских перед окончательной капитуляцией, Вилли уже не тешил себя надеждами. В доверительной беседе сам генерал Рекнагель признался ему в невосполнимых потерях, которые понесла дивизия за последние дни боев.

Брандт был фаталистом. Кроме фюрера, он верил в судьбу, верил в приметы. Вспоминая минувшую зиму, он загадал: «Если до первого снега русские не сдадут Сталинграда, война будет долгой». И снег не заставил себя ждать. Не прошло и недели, как замело, забуранило все вокруг. В белый саван укуталась степь. Тем чернее был над Волгой дым горящего города.

Солдаты доставили к Брандту пленного русского лейтенанта. Всю свою злобу выместил Вилли на нем. Он хлестал его по лицу и бил ногами, пока тот еще шевелился. Потом приказал запереть в сарай. Только на другой день Брандт приступил к допросу. И странно, лейтенант рассказал все, что знал.

Николай Мусиков без особого принуждения назвал номер части, аэродром, где базировались советские истребители, фамилии командиров. Вилли даже пожалел, что так жестоко избил его вчера.

— Поедешь в обычный лагерь военнопленных. Будешь выявлять комиссаров и коммунистов. Этим заслужишь право на жизнь, — сказал он на прощание.

Когда Мусикова увели, Брандт сделал особую пометку на его документах и принялся читать донесения своих агентов. В них перечислялись крамольные разговоры солдат великой Германии. Увы, теперь под Сталинградом нашлась для Брандта работа и в немецких частях. Боевой дух германских солдат падал. «Густав Шметке говорил Гансу Вильдену, что если бы не занесенные снегом степи России, то он давно бы сбежал из этого ада», — сообщал один из доносчиков. Другой писал о Карле Керере, который заявил, что больше не верит в силу немецкого оружия и не хочет гнить в русской земле из-за глупости Адольфа Гитлера.

Брандт вызвал своего помощника, приказал немедленно арестовать рядового Карла Керера. С такими тайная полевая полиция не церемонилась: за эти разговоры полагался расстрел. Карла Керера ожидала своя, немецкая пуля.

Братья Кирсановы преуспевали. Юрий не забыл услуги, которую оказал ему господин Ходаевский в первые дни оккупации. И теперь, когда бывший бургомистр оказался без дела, он взял его компаньоном во вновь открываемую фирму по починке примусов, керосинок и другой домашней утвари. Несколько мастерских, разбросанных по всему городу, давали немалый доход. Брат Дмитрий, продолжавший директорствовать на литейно-механическом заводе, снабжал мастерские железом и оловом.