Леонид Острецов - Кому бесславие, кому бессмертие

— Тридцать пять.

— Тридцать пять. Я тоже так думаю. Сочтемся, бывай. Значит так, товарищ Горин, — сказал энкавэдэшник, положив трубку. — Знаете, где полевой лагерь?

— Нет.

— Ну, за фермой.

— А-а… — протянул Антон

— Значит, найдете там полковника Гаврилова, он вас определит.

— Спасибо.

— Считайте, что вам повезло, — добавил энкавэдэшник. — У Гаврилова работа ответственная. Может, и в окопах сидеть не придется.

— Да я и в окопах готов…

Шальной снаряд разорвался где-то наверху в десятке метрах, осыпав Антона комьями земли и плевками жидкой грязи.

«Вот тебе и не придется, — вспомнил он. — На хрен никому не нужны мои иностранные языки».

«Вот тебе и готов сидеть в окопах», — вторил ему с сарказмом внутренний голос.

Все тело нестерпимо чесалось — одолели вши. Они появились с приходом долгожданного тепла и расплодились в невероятном количестве. На белом овчинном тулупе не видно было и светлого пятнышка — от вшей и гнид все было серо-зеленым. С наступлением темноты Антон собирался сползать за чистой шинелью — снять с какого-нибудь убитого немца. Так многие делали. К тому же у них в карманах иногда находили съестные припасы — сало, сухари, шнапс во фляжках. Риск, конечно, большой, но терпеть голод и вшей было невыносимо.

— Твари, стратеги хреновы! — ворчал Кравцов. — Загнали нас в болота, как свиней, и бросили, отцы-командиры. Драпать надо, а нас все на немцев кидают…

— Тише ты, — оборвал его Антон. — По позициям особисты шныряют.

— Да плевал я на них! — намеренно громко крикнул Кравцов. — Об этом и так все говорят. Одно радует — мы сдохнем, и они вместе с нами.

— Господи… — услышал Антон еще чье-то причитание и, повернув голову, увидел за Кравцовым рядового Вейсмана. Это был худенький молодой человек, чернявый, с перевязанной левой рукой. Он не брился, наверное, уже много дней.

— Не сиделось тебе в санбате, — отреагировал на его вздох Кравцов, — сюда приперся, под пули.

Вейсман протер от налипшего снега свои кругленькие очечки и отвечал осипшим голосом:

— Не могу я там больше. Смотреть на все это — не могу. Со мной рядом на нарах раненые лежат с гниющими ранами, а в ранах ползают белые черви. Многие не могут двигаться и делают все под себя. Вонь, стоны… Не могу! Я подружился с лейтенантом — у него ранение лица и рук. И я ходил по лесу — искал для нас заячий щавель да крапиву. А однажды нашел павшего коня…

— Эти кони еще зимой пали, — с сознанием дела заметил Кравцов, — а теперь отмерзать начали в болотах. Нельзя их есть.

— Теперь и я знаю, что нельзя. А тогда не знал. Сохранившиеся куски гнилого мяса мы затолкали в коробку из-под немецкого противогаза и бросили ее в огонь. А через пару часов, зажав нос, ели похлебку и жевали то, что получилось. Мне повезло: я много съесть такой гадости не смог — стошнило. А лейтенант смог и вскоре распухать начал. Лежит — голова огромная, как шар, глаз почти не видно. Дышит, но уже ничего не чувствует… Вот я сюда и сбежал. Лучше тут, под пулями. Здесь и земля твердая. А вокруг медсанбата от разрывов лес и болото — все перемешано в кашу: чуть шагнешь в сторону и провалишься по грудь.

Вейсман замолчал, уткнувшись каской в землю.

— Н-да… — протянул Кравцов, приподнимаясь на руках и пытаясь что-то разглядеть впереди. — И чего они молчат? Нас ведь сейчас почти без сопротивления можно брать. Чего ждут?

Прошел уже месяц с того рокового дня — девятнадцатого апреля сорок второго года, — когда немцы закрыли болотистый коридор у Мясного Бора, и Вторая Ударная армия оказалась в окружении. Сорокоградусные морозы остались позади, сотни убитых и замерзших были похоронены в топкую болотистую землю, а у бойцов с наступлением тепла все еще оставались надежды остаться в живых. Но с полным окружением армии надежды рухнули. Боеприпасы были на исходе — патроны выдавали поштучно. Немецкая артиллерия, которая на позициях накрывала целые роты, была не так страшна, как невыносимый изнурительный голод. Снабжения не было, и к середине апреля сухари совсем перестали выдавать. Другие продукты кончились гораздо раньше. Лошадей съели давно. Многие опухали. Бойцы ели все органическое — червей, лягушек, траву и листья. Вот только беда в том, что место болотистое — зелени мало. В некоторых подразделениях даже появились случаи самоубийства: говорят, недавно аж два офицера застрелились.

Антон скорчился от боли в животе.

— У тебя сжатие желудка, — сказал Кравцов. — Съешь хоть что-нибудь.

Сержант осторожно выполз из траншеи, нарвал болотного багульника и протянул Антону. Он сунул в рот кисло-горький мякиш и с отвращением принялся жевать. Когда боль прошла, Антон закрыл глаза, и в сознании снова стали возникать хаотичные картины довоенного прошлого.

Снег превратился в дождь. Выстрелов не было, что являлось большой редкостью за последнее время. Вдруг из темноты раздался чей-то голос:

— Кравцов? Горин?

— Чего надо? — ответил Кравцов.

— Горина надо. В штаб эго вызывают. В штаб армии.

— Ни хрена себе! — удивился Кравцов и ткнул Антона локтем в бок. — Слыхал, ученый! Без тебя, мерзляка, у них стратегия не идет.

Над Антоном склонилось небритое лицо взводного лейтенанта.

— Идти-то можешь?

— Могу, — ответил он и стал медленно подниматься.

— Куда? Пристрелят, — воскликнул лейтенант и с силой пригнул его голову к земле.

Они вошли в лес и, различив в полумраке прибитый к дереву указатель, поплелись по мягкой заболоченной тропе. Прошагав с километр, Антон увидел две сидящие на земле фигуры. Один из этих людей — заросший черной бородой сержант — пытался медленными движениями полумертвеца разжечь костер из собранного сырого хвороста. Второй лежал на боку, свернувшись калачиком. Он весь был присыпан мокрым снегом и не шевелился.

Проходя мимо, Антон присмотрелся к его белому лицу — живой или нет? Сержант поймал его немой вопрос и тихо просипел:

— Чего смотришь? Помер он… Антон отвернулся и побрел дальше.

— Эй! — окликнул его сержант. — Вы, случайно, не в санбат?

— Нет, — ответил лейтенант.

— Жаль. А мы в санбат шли. Мы с двенадцатой батареи. Нас там семеро оставалось, да снарядом накрыло… всех сразу. Пятеро вроде еще живы были. Мы с Михайловым за машиной пошли, чтоб их вывести. Да, видать, не дойти… Братки, вы не в санбат, а? — забывшись, снова спросил он.

Антон молча покачал головой.

— Пошли, пошли, — торопливо проговорил лейтенант, утягивая его за рукав. — В санбате все равно машин нет. И бензина нет. И места нет. Ничего нет…

В штабе их встретил какой-то майор. Он отпустил лейтенанта и провел Антона в землянку. В ней было тепло, тихо, и почему-то пахло дамскими духами.

— Французским языком владеешь? — утверждающим тоном спросил он.