Леонид Острецов - Кому бесславие, кому бессмертие

Когда беседа закончилась, Антон проводил мадам Кюри к майору Кузину.

— На мой взгляд, ваш командующий — один из самых перспективных советских генералов, — восторженно сказала она ему, когда вышла из землянки.

Когда француженка ушла, Кузин вошел к командующему, а через несколько минут вернулся и сообщил:

— Товарищ Горин. Вас переводят в расположение штаба. Нам нужен переводчик, да и вообще… приглянулся ты генералу.

С этого дня Антону снова захотелось жить. Он остался в штабной землянке. Здесь всегда было тепло и сухо, и Антону долго не хотелось выходить наружу.

Здесь же он спал, здесь же, за дощатым письменным столом, и нес службу. На него свалилась бумажная работа: сортировка приказов, радиограмм, ответы по внутренней телефонной линии и многое другое. Работы было много, но Антон был несказанно рад тому, что покинул передний край, и старался как можно более ответственно относиться к своим новым обязанностям. Кроме того, он стал регулярно питаться, иногда даже по два раза в день. Правда, тушенку ему больше не выдавали, но зато как-то он ел похлебку, сваренную из последней штабной лошади, сушеные яблоки и даже иногда сахар. Впрочем, все это изобилие длилось недолго. К началу июня даже штабные запасы подошли к концу, и Антону, как и раньше, вновь пришлось довольствоваться пятидесятью граммами сухарей в день.

Однажды привели языка, которого допрашивал сам командующий, в присутствии начальника штаба армии Виноградова и начальника особого отдела Шашкова. Немецкий офицер — крепкий мускулистый блондин — вел себя уверенно и надменно. Он смотрел командующему прямо в глаза и периодически пренебрежительно подергивал носом, делая вид, что морщится от неприятного запаха.

— Он называет нас свиньями… — перевел Антон и замялся.

— Переводи как есть, — приказал Власов.

— Он называет нас грязными свиньями и холопами Сталина.

— Не более чем он сам — холоп Гитлера, — буркнул Власов, но, поймав на себе пристальный взгляд особиста, потупил взгляд. — Так. Спроси его о планах командования.

Антон спросил и перевел ответ немца:

— Он говорит, что не собирается ничего скрывать и скажет все, как есть, потому что вас… нас все равно скоро уничтожат. В настоящее время разрабатывается операция по окончательному разгрому нашей армии. Они знают, что у нас не хватает боеприпасов, что мы голодны и что нас можно брать почти без сопротивления. Он говорит, что их останавливают только последствия работы их же артиллерии, которая местами перемешала лес и болота в общую кашу. Но как только они закончат разведку с воздуха и определят более твердые участки земли, где можно вести наступление, нас немедленно уничтожат единым массированным ударом.

— Все? — спросил Власов. — Или он еще что-нибудь сказал?

— Еще он сказал… — неуверенно произнес Антон, — сказал, что глупо оставаться так фанатично преданными Сталину, который бросил нас на произвол судьбы. Он берет на себя полномочия предложить нам сдаться, и тогда его командование гарантирует жизнь, еду и хорошее отношение.

— Сволочь, — сказал Шашков.

— Когда планируется наступление? — снова спросил Власов.

— Пока нет данных разведки, но, вероятно, к концу июня все должно быть закончено.

— Я забираю немца с собой, — заявил особист.

— Забирайте, — отмахнулся Власов.

После допроса генерал вызвал Антона к себе, достал банку тушенки и полбутылки водки.

— Последнее приканчиваем, — сказал он и, разлив водку по стаканам, выпил.

Выпил и Антон.

— Закусывай, Горин, закусывай, — просипел Власов, пододвинув банку с тушенкой. — Когда еще придется… Ты где языкам-то учился?

— В Москве, в университете.

— Разве можно так хорошо выучить два языка без стажировки?

— Три, — уточнил Антон.

— Три?

— Французскому меня еще родители учили, впрочем, как и немецкому. Я вырос в интеллигентной семье… А после университета стажировался немецкому языку в Крыму. Там целое лето и осень проводилась археологическая экспедиция с участием немецких ученых, где я был переводчиком. А английский я сам выучил, из интереса, правда, хуже, чем остальные. Времени не было.

— Да ты полиглот?!

— У меня с детства была способность к языкам. Видимо, благодаря тому, что меня рано начали учить им.

— Молодец! А я курсами военных переводчиков руководил в Ленинградском округе, но ни одного языка так толком и не знаю… о чем и жалею. Разве что китайский понимаю немного.

— Китайский? — удивился Антон.

— Да, китайский, как ни странно. Служил я там военным советником, в тридцать восьмом. А, что толку — мы же не с китайцами воюем, — ухмыльнулся Власов, а потом спросил: — Как будет по-немецки «На все воля Господня»?

— Alles steht in Gottehand, — подумав, ответил Антон.

— Звучит, — произнес Власов. — На любом языке звучит, — и разлил по стаканам остатки водки.

В дверь тихо постучали.

— Войдите, — сказал Власов, и в землянку неожиданно для Антона вошла миловидная круглолицая женщина, которую он пару раз видел на кухне.

— Маша, — благодушно пробасил Власов и небрежным кивком головы указал Антону на дверь.

Он вышел и предупредил часового, что генерал отдыхает и к нему не велено никого пускать.

За дверью послышался сдержанный женский смех, возня и стук падающего табурета. Антон сел к себе за стол. Среди бумаг на глаза ему попались письма Власова к супруге, переданные ему, чтобы тот запечатал и отправил их. Они лежали давно и теперь, видимо, должны были наконец улететь в самолете с французской журналисткой. Антону вспомнились первые строки, механически отпечатавшиеся у него в памяти:

«Дорогая Аня! — писал генерал. — Я тебя прошу: будь мне верна… В разлуке с гобой люблю тебя крепче прежнего…»

И рядом было другое письмо совсем другой женщине:

«Добрый день, дорогая милая Агнечка! Мое отношение к тебе ты знаешь: я тебя встретил, полюбил, пережил с тобой много хорошего… Я постоянно живу воспоминаниями о тебе…»

Антону стало неприятно состоять в роли охранника командующего и его очередной походно-полевой жены. Он вспомнил Жанну и вышел из землянки.

На следующий день Антона арестовали. Он был в полном недоумении от навязчивой фатальности судьбы. Двое офицеров без объяснений вывели его прямо из штаба и доставили в роту Особого отдела, где он снова встретился с майором Шашковым.

Тот поставил табурета середину землянки и приказал Антону сесть.

— Ну, что, Горин, — вызывающим тоном произнес особист. — У нас мало времени, и вам предстоит быстро и лаконично ответить на все мои вопросы. Итак, с чьей помощью вам удалось сбежать из Отдела НКВД в январе сорок первого года? Где вы скрывались с января по июнь и как вам удалось попасть на фронт? И, наконец, как и с какой целью вы проникли на службу в штаб армии? Кто вам помогал? Их имена и фамилии? Рассказывайте все по порядку, не раздумывая. Не заставляйте меня применять жесткие методы!