Леонид Острецов - Кому бесславие, кому бессмертие

Вокруг большого овального стола задвигались стулья.

Под покровительством огромного розового абажура над блюдами с яствами, словно известная башня над Парижем, возвышался граненый запотевший графин. В центре расположился подрумяненный поросенок, вокруг приютились лосось, сазан и балтийские шпроты, тонко нарезанная буженина, заморские оливки, блюдо с вареным картофелем да блестящие соленые огурчики, с которых невозможно было не перевести взгляд обратно на графин. Среди всего этого изобилия тут и там торчали темно-зеленые шпили бутылок. Серебряной фольгой блестело «Шампанское», черным гранитом переливалось грузинское № 20, рубином искрилось молдавское «Абрау-каберне», а между халвой и мандаринами притулился неприглядный на вид, но знаменитый сорокапятиградусный марочный КВВК, выдержанный в нескончаемых горных подземельях далекой Армении.

Антон потянулся к алому островку лососевой икры, да еле успел — водка в рюмке и тост за уходящий год. Потянулся к огурцу — тост за профессора и историческую науку — не пропустить! Откинулся на спинку стула — за дружбу! за будущее! за прекрасных дам! А вот и полночь — выстрел. Ура! «Брызги шампанского» — танцы.

Профессор был уже навеселе и в который раз оправдывался за свой роскошный автомобиль:

— Друзья мои… да мне эта заграничная машина… Разве что сюда ездить, на дачу. Я и водить-то не умею. Негоже, говорит мне ректор, лауреату Сталинской премии в метро ездить. Есть разнарядка на новую машину — нельзя, говорит, отказываться. Ну, я развел руками — деньги же надо тратить…

Антон насытился и поднялся из-за стола. Туман в голове вызвал ощущение приближающегося счастья. Он накинул пальто и вышел на улицу.

Снег искрился под светящимися окнами и переливами уходил в сверкающую голубизну лунной ночи. Алкоголь грел изнутри, и Антон полной грудью вдохнул жгучего морозного воздуха.

За спиной открылась дверь и раздались голоса.

— История — профессия будущего, друзья мои! — воодушевленно говорил профессор.

— Знаем, знаем, Степан Михайлович, — отмахивался Валентин. — История есть наука, которая всех и вся выводит на чистую воду, — повторил он любимую фразу профессора.

— Да, если хотите! Все ошибки человечества она, родимая, в конечном итоге выставляет напоказ, чтобы мы с вами могли проанализировать их и не повторять.

— Холодно, — поежился Валентин и ушел в дом. Профессор снял запотевшие очки и приобнял Антона.

— Эх, Антоша, все-таки счастливые мы люди! А?! — мечтательно произнес он. — Праздник кончится, снова на работу — и ладно. И хорошо!

Он нагнулся, слепил снежок и с силой запустил его в ветровое стекло своего нового автомобиля.

— А знаете, отчего мы с вами счастливые люди? — продолжил профессор чуть заплетающимся языком.

Антон с улыбкой пожал плечами.

— Оттого, что занимаемся твор-чест-вом! Да, дорогой мой. Наука — есть творческий процесс, а ученый — творец, как художник или музыкант. А что дает нам творчество?

— Что же?

— Свободу, — произнес он, понизив голос. — Ибо, что бы вокруг ни происходило, какие бы потрясения ни гнули нас — любимое дело и творчество навсегда останутся с нами, заполнят нашу жизнь, и этого никому не отнять. В этом и отдушина, и удовлетворение…

— Особенно когда достигаешь результата, — дополнил Антон.

— Конечно! А без результата все теряет смысл. Опять открылась дверь, выпустив на улицу клубы

теплого воздуха.

— Степан Михайлович, Антон, идемте танцевать, — раздались веселые женские голоса.

— Идем, идем, — откликнулся профессор и потащил Антона за собой в дом.

В этот новый год Антон все-таки шагнул не столь решительно, как планировал накануне. Его первый рабочий день начинался аж седьмого числа — с приема экзамена у студентов-второкурсников. Но и эту неделю он не терял времени даром: разбирал бумаги, наводил порядок и строил планы. Начало рабочих дней Антон ждал с нетерпением. Он любил свою работу, любил думать — заниматься наукой. Ему нравилось читать лекции, смотреть на одухотворенные лица студентов и погружаться вместе с ними в далекое романтическое Средневековье.

Седьмого января Антон положил в портфель диссертацию и поехал в университет. По дороге он решил, что сообщит профессору о своей полной готовности к защите. Кротов хоть и любил своего аспиранта, но был строг и придирчив ко всему, что касалось науки, в результате чего Антону приходилось множество раз редактировать свой труд. Но теперь он решил твердо заявить своему научному руководителю, что диссертация доведена практически до идеала и больше он не желает ничего исправлять.

Протиснувшись сквозь шумную толпу студентов, Антон сразу же столкнулся в вестибюле с Грязновым. Валентин был суров и несколько взволнован.

— Антон Дмитриевич, зайдите ко мне в партком, — сухо произнес он.

— Ты чего так официально?

— Там пришли по твою душу.

— Кто пришел? У меня экзамен через пятнадцать минут.

— Тебя заменят.

— Заменят? Зачем? — удивился Антон, и в груди тревожно екнуло.

Ожидание чего-то плохого нарастало с каждой лестничной ступенькой, с каждым метром длинного коридора, который заканчивался дверью в партком.

Валентин молча пропустил Антона вперед, сам вошел следом и замер у дверей.

В кабинете, у окна, стоял незнакомый человек и курил. Он был невысокого роста, средних лет, в черном, слегка помятом костюме. Лицо его было квадратным, с острым носом, широкими скулами и выступающим вперед подбородком. Черные волосы были подстрижены «ежиком», и это подчеркивало большие оттопыренные уши.

— Вот. Антон Дмитриевич Горин, — доложился Валентин.

— Ага. Очень хорошо, — сказал человек и показал из нагрудного кармана пиджака красный уголок удостоверения. — Майор Скопов. Комиссариат внутренних дел.

Антон резко почувствовал слабость в ногах и опустился на стул.

— Не волнуйтесь, Антон Дмитриевич, — мягко произнес майор и по-хозяйски уселся в кресло Валентина. — Вы, товарищ Грязное, оставьте нас, пожалуйста, ненадолго.

— Да, да, конечно, — как бы очнулся Валентин и суетливо вышел из кабинета.

Майор затушил папиросу и раскрыл канцелярскую папку, лежащую перед ним на столе.

— Я тут посмотрел ваше личное дело, — сказал он и сделал паузу, пристально заглядывая Антону в глаза. — Ваше, мягко говоря, непролетарское происхождение нисколько его не портит. Отличный аттестат, прекрасная характеристика, успехи в науке и общественной работе. Придраться не к чему.

— А зачем придираться? — тихо спросил Антон.

— Помилуйте. — Майор улыбнулся и закрыл папку.

— Никто и не собирался придираться. Это я так, к слову сказал.

Он взял со стола другую папку и достал из нее помятый конверт. Антон сразу узнал его — то самое письмо, которое он отнес на почту в канун Нового года.