Афанасий Кузнецов - Тайна римского саркофага

— Мой отец был русским морским офицером. В ноябре двадцатого года на дредноуте «Александр III» он бежал из Советской России в Константинополь. Это было в те дни, когда из Крыма уплывала армия Врангеля. Пока барон продавал французам угнанные из России военные корабли Черноморского флота, солдаты и офицеры разбегались кто куда. Кто обратно в Россию, кто — в Болгарию, кто — в Югославию, кто — в Грецию. Отец пристроился на американский транзитный склад. В то время в этот склад по указанию Врангеля было положено на хранение около двух тысяч пудов серебра, золота и драгоценных камней, вывезенных его армией из Новороссийска. Вскоре из Америки пришел специальный пароход. Он взял на свой борт большую часть этих ценностей. Прихватил и моего отца с семьей. Мне было тогда пятнадцать лет. Все помнится смутно...

Алексей уже собирался уходить из гаража, когда Гарисон протянул ему пачку сигарет и банку консервированной колбасы. И тут же, как бы между прочим, спросил:

— Если будут спрашивать — куда поедешь?

Кубышкин удивленно поднял брови:

— То есть, как — куда? В Советский Союз, в Россию! Куда же еще?

«Земляк» поморщился.

— Россия!.. Я, конечно, понимаю тебя. Но вот я живу без родины и, как видишь, не умираю. Почему и тебе не поехать в Америку со мной? Жалеть не будешь.

Алексей молча глядел на него. Как мог понять настоящего русского человека этот космополит!

— Американские девушки не хуже русских — женишься, купишь домик в рассрочку, станешь хорошо зарабатывать. Ты не забывай о своем положении: ты сдался в плен фашистам. А в России расстреливают даже родственников военнопленных. Так что матери твоей давно нет в живых. И только ты вернешься домой — тебя сразу же поставят к стенке. А в Америке ты будешь свободным гражданином...

Подавая на прощанье руку, он сказал:

— Подумай! Не торопись с отказом. Через недельку встретимся снова, поговорим. Я познакомлю тебя с интересными людьми, не будешь жалеть. Гуд бай!

Прошла неделя. Они встретились снова.

Роберт Гарисон был немножко пьян.

— Ну, как, что надумал? — весело улыбнулся он.

— Я русский и поеду только в Россию, — накаляясь, глухо ответил Алексей; его раздражал назойливый «земляк». — Предателем я не был, мне нечего бояться.

Гарисон несколько скис, нервно закурил и пожаловался на головную боль.

— Я сегодня чертовски устал, вчера хватил лишнего... Ну, ладно. Пусть все сказанное останется между нами. Мне ведь тоже жить надо.

Кубышкин ушел, и Гарисон больше его ни разу не приглашал...

Но вот, наконец, настал день, когда Алексея перевели в другой лагерь. Здесь уже не было немцев, здесь звучала лишь русская, французская, польская, чешская, бельгийская, норвежская речь. Но условия лагерной жизни были прежние: опять колючая проволока, тот же режим, такие же допросы.

Американская администрация не теряла времени даром. Почти каждый день в лагере появлялись какие-то новые личности, военные и штатские. Бывших военнопленных вызывали на доверительные беседы, сдобренные бутылками виски и сигаретами «Честерфильд». Содержание бесед было трафаретным: янки уговаривали русских, чехов, поляков, югославов не возвращаться в свои страны.

Однажды вечером Алексей вернулся в свою палатку и обнаружил на подушке библию на русском языке. В красиво изданную книгу было вложено штук двадцать открыток, на все лады восхвалявших американский образ жизни. На них были изображены и небоскребы Нью-Йорка, и красоты курортных мест Флориды, и прерии Техаса, и Ниагарский водопад.

По вечерам на открытой площадке раздавался стрекот проекционного киноаппарата. В ушах стоял звон от оглушительной джазовой музыки, и на экране появлялись либо ковбои, которые ухитрялись стрелять из кельтов даже во время обеда, либо гангстеры с квадратными подбородками. Полураздетые и раздетые женщины, бессмысленный садизм гангстеров и убийц, душераздирающие вопли и перекошенные, изуродованные лица страдающих людей — все это подносилось бывшим военнопленным в качестве рекламы «свободной Америки».

Иногда «боевики» рассказывали о трогательной истории маленького чистильщика сапог, который, благодаря своей деловитости, смог стать одним из боссов Уолл-стрита...

Живая натура Алексея не терпела безделья. Со своими новыми друзьями по лагерю он решил пощекотать нервы американцам. Кто-то предложил:

— Надо рассказать итальянцам, как мы живем. Давайте напишем письма!

— Но как передать их? Ведь итальянцев и близко к лагерю не допускают!

— А мы запустим воздушного змея! — озорно предложил Алексей.

Эта мысль всем понравилась. Товарищи раздобыли бумагу и клей. Алексей принялся мастерить змея, другие сели за письма. Прошло два дня. Змей был готов. Он отлично просох, в нем поместилось около сотни листовок, где рассказывалось, что русские военнопленные воевали в Италии против фашизма, а сейчас, вместо того чтобы ехать на родину, сидят у союзников за колючей проволокой.

Теперь ждали хорошего ветра. И вот как-то утром он разыгрался. Алексей, вложив письма, запустил змея. Он быстро поднимался все выше и выше. Сначала американцы не обратили на змея внимания, решили, что военнопленные просто забавляются.

— Почему же письма не вылетают? — забеспокоились товарищи.

— Все будет, как надо, — улыбнулся Алексей и дернул нитку.

Белые листики, как голуби, рассыпались во все стороны и, подхваченные ветром, полетели далеко за лагерь. Дружное русское «ура» потрясло воздух. Раздались автоматные очереди. Это американцы стреляли по воздушному змею. А он взмывал все выше и выше, выпуская новые листки туда — на волю...

На другой день один из американских офицеров объявил, что большая группа военнопленных будет направлена на разгрузку парохода. Алексей попал в эту группу.

Затея американцев многим сразу же показалась подозрительной. Судно почему-то стояло не в порту, а маячило на рейде Неаполитанского залива.

Пять небольших катеров сделали несколько рейсов, и вскоре многие военнопленные оказались на борту корабля.

Высокий щеголеватый офицер завел их в трюм, немножко позубоскалил на ломаном итальянском языке, а потом поспешно полез на палубу и хлопнул крышкой люка.

Чех Гжибал опомнился первым. Он подбежал к люку и попробовал поднять его. Куда там! Люк был задраен наглухо. А с палубы доносился смех американцев.

Военнопленных охватила ярость. Они колотили по потолку трюма, кричали, требовали объяснений. Все было напрасно.