Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Тем временем наши семьи в военном городке готовились к эвакуации на восток страны. У меня дома был целый маленький табор: жена с младенцем на руках и шестилетней дочерью, теща. Хотелось помочь собрать им наше барахлишко. Но нашу эскадрилью держали круглые сутки на аэродроме, никого не отпуская хотя бы попрощаться с родными. Летчики спали здесь же в ангаре, пол которого был устлан соломой, а ведь наши семьи находились всего в считанных сотнях метрах в военном городке. Люди переутомлялись, нервничали, не мылись и не брились, да и представляли прекрасную мишень в случае бомбежки, попади бомба в ангар — и нет эскадрильи. И, тем не менее, наши руководящие идиоты держали нас в таком состоянии, чтобы в случае чего, отрапортовать о боеготовности. Кроме всего прочего, уже было очевидно, что нашим машинам не удается тягаться с закованными в алюминиевую скорлупу мощными скоростными «Юнкерсами», которые на высоте до трех тысяч метров совершенно безнаказанно заходили на Киев, а мы на своих деревянных «Чайках» всякий раз болтались у них в хвосте, пытаясь догнать, но неизменно отставая. Немцы вели себя так, будто бы нас вообще не было в природе.

Начало войны осталось в моей памяти, как дикий кровавый театр абсурда, где на сцену выскакивают один за другим, истошно орущие, пьяные руководящие идиоты, где все работает наоборот и наши люди будто стремятся превзойти один другого в глупости и разгильдяйстве. Должен сказать, что немцы били нас лишь наполовину, а вторую половину мы лупили себя сами. Небольшой пример: в мирное время во время ночных полетов на аэродроме работало несколько прожекторов, а началась война — исчезли все до единого — их собрали и куда-то поувозили, говорили, что для обороны Москвы. А что же Киев? На всю огромную противовоздушную оборону города мигало лишь несколько, например, на станции Дарница. Но и с них толку было мало. Даже если прожектор ловил своим лучом самолет противника, то мы не могли взлететь для его преследования, потому что не могли сесть на аэродроме, лишенном прожекторов, втемную. Как обычно, Москва была Москвою, где, по мнению москвичей, только и происходит что-то серьезное, а все остальные выкручивайтесь, как можете. Находились смелые ребята. Они вылетали и гонялись за немцами даже ночью, совершая потом в темноте практически самоубийственные посадки вслепую, но, конечно, это не могло быть системой. Так в конце июня к нам на аэродром в Васильков вслепую сел летчик из эскадрильи нашего полка, базирующегося в Гоголеве, Иван Макарович Бушин, молоденький тогда парнишка. Он гонялся за бомбардировщиками в киевском небе и, видимо, так надергал себе нервы и обалдел от разрывов и мигания прожекторов, что при посадке забыл выпустить шасси, тем не менее, благополучно приземлился на брюхе своей «Чайки». При этом, Иван забыл выключить тумблер света и на крыльях и хвосте самолета мигали красная, зеленая и белая лампочки. Видимо, он досадил немцам в воздухе, потому что за ним увязался бомбардировщик и кружил над нашим аэродромом, пытаясь накрыть бомбой мигающий огнями самолет Бушина. Иван бегал вокруг лежащей на брюхе машины и пинал огни сапогами, пытаясь разбить каблуками лампочки, что ему вскоре и удалось. Выключить тумблер в кабине ему не пришло в голову. Такое нередко случается на войне, особенно среди еще необстрелянных людей. Иван Бушин несколько раз заезжал ко мне в Киев, по дороге к себе домой в Сочи, уже после войны. Несколько лет назад он умер. Видимо, сказалось тяжелое ранение, полученное под Белгородом в 1942 году. Иван, списанный из авиации и мучимый головными болями, долгие годы проработал на Севере, где занимался сбором оленьих пантов.

С отсутствием прожекторов на аэродроме связано одно из тяжелых воспоминаний в моей жизни. Первые дни войны наши семьи проводили в саду, в полукилометре от ДОСов, спали на земле и в наскоро вырытых траншеях, опасаясь бомбежки, которая была более, чем вероятна. Потом прямо в военный городок подали красные пульманы, были выделены грузовые автомашины, и началась погрузка наших семей со всем скарбом. Делалось это не только из соображений гуманности. Летчики не могли толком воевать и летать на прикрытие других целей, пока оставался беззащитным военный городок, в котором находились семьи.

Казалось бы, кому же взять на себя всю организационную работу по эвакуации, как не партийной организации, возникшей среди жен офицеров, которую возглавила заядлая коммунистка лет пятидесяти, председатель женсовета гарнизона, мать одного из летчиков, командира четвертой эскадрильи нашего полка, Зинкина. Но товарищ Зинкина в первый же день собрала вещи и, раздобыв машину при помощи сына, дернула в Киев, бросив своих коммунисток, среди которых была и кандидат в члены ВКП(б), моя жена, двадцативосьмилетняя Вера Антоновна Панова, зарывшая, к счастью, кандидатскую карточку позже в землю, во время продвижения эшелона по районам, находящимся под угрозой оккупации. Немцы, сами до предела политизированные, расстреливали коммунистов и евреев без суда и следствия. Позже Зинкина пыталась подсесть в этот эшелон уже в Киеве, но ее с позором выгнали. Должен сказать, что многие шибко идейные вели себя подобно Зинкиной, сын которой, срочно отозванный в первые дни войны на учебу в Москву, погиб при налете бомбардировщиков на Хутор Михайловский.

Мне удалось вырваться минут на сорок и поприсутствовать на рампе, где шла погрузка наших семей в вагоны. Грузилась только часть семей, в том числе и моя, позже оставшиеся спасались, как могли, больше вагонов не подавали. Моя семья разместилась слева от входа на двух квадратных метрах грязного пола. Все сидели на чемоданах вплотную, как в кинотеатре. Стоял плач, шум, звучали слова прощания, раздавались поцелуи, кто-то обнимался с родными, многие в последний раз. Там я в последний раз видел своего сынка Шурика. Я попрощался с семьей, жена пожелала мне победить врага, она верила, что я останусь жив, да и я сам, особенно после Китая, где прошел испытание огнем, был уверен, что немцам придется со мной повозиться. Подошел паровоз и, подцепив эти шесть вагонов, потащил их в сгущающихся сумерках на станцию «Васильков-1». Станция была перегружена составами. Туда и сюда сновали эшелоны с боеприпасами и войсками, чувствовалась паника и полный беспорядок. Не доезжая до станции, эшелон остановился, и стал ждать зеленый свет. А здесь, как на грех, налетел одиночный «Юнкерс» и при свете жиденькой луны принялся бросать бомбы по скопившимся на станции эшелонам. Как рассказывала мне позже жена, шестилетняя Жанна прятала голову в бабушкин пиджак и говорила: «Где же ты, папа, почему не прилетишь и не прогонишь немцев». А мы не могли взлететь, хотя все происходило в пределах нашей видимости, из-за отсутствия прожектора. Думаю, что все равно бы начали взлетать, но, к счастью, в Василькове была какая-то небольшая точка ПВО с крупнокалиберным пулеметом и опытным стрелком, который довольно точно бил по бомбардировщику трассирующими очередями. Немец сбросил бомбы и принялся поливать станцию огнем пулеметов, но потом наш пулемет с земли выдал несколько удачных очередей и отогнал бомбардировщика, ушедшего блудить в темноту в поисках другой добычи. Как рассказывала мне потом жена, именно в ту ночь, спасаясь по покрытым ночной росой полям, она простудила Шурика.