Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Как у нас водится, огонь по своим, в отличие от противника, получился чрезвычайно эффективным. Один из снарядов разорвался среди строя нашего звена, и осколок снаряда, угодив по моему самолету, пробил масляный бак. Горячее моторное масло хлынуло в кабину, обливая меня самого и, что хуже всего, летные очки. Нужно было срочно добираться до своего аэродрома. Да не тут-то было, за какие-нибудь 20 секунд масло полностью вытекло из бака. Естественно, мотор стал стремительно нагреваться и термопара головок цилиндров поднялась до предела — 280 градусов плюс. Мотор сразу же заклинило и я из летчика-истребителя превратился в планериста. Не самый лучший вариант, особенно если учесть, что по маршруту нигде не было специально подготовленного аэродрома, а местность под Киевом: то гора, то сосна. Тем не менее, выбирать не приходилось и я, стащив с головы залитые маслом летные очки, начал планировать с высоты 3000 метров под прикрытием своих ведомых Деркача и Киктенко, на случай появления немецкого истребителя, легкой жертвой которого я бы стал. Впрочем, дело и без этого было достаточно скверное. Как ни выбирал я самую выгодную глиссаду планирования, но становилось ясно, что до аэродрома не дотянуть. К моим глазам приближались сосны, кустарники и песчаные дюны южнее нашего Броварского аэродрома. Перспектива благополучной посадки была туманной. Перед мысленным взором ясно представали множество пней и стволов валежного леса, которым усеяна вырубка, где предстояло садиться: в лесном хозяйстве порядки были, как и всюду. Высоты оставалась какая-нибудь сотня метров, а до аэродрома примерно 2,5 километра. Нужно было садиться хоть к черту на рога. В эти, возможно, последние минуты своей жизни, мне многое вспомнилось. Все, что написано в книжках о мгновениях всей жизни, которые разум прокручивает, как в кино, перед глазами в критической обстановке — правда. Мне вспомнилась прабабушка Татьяна, а также мои летные инструктора, которые в один голос учили: «Главное, не робей». Верный путь к гибели — неправильное решение, диктуемое малодушием. Да и азовские рыбаки, попадавшие в штормы, советовали: в любой ситуации не паникуй, сохраняй хладнокровие и расчетливость, мужайся и дерзай, только тогда ты будешь непобедим. А еще у меня был талисман. Была тогда неплохая традиция: фронтовикам получать подарки из тыла. Из посылок брали, что кому под руку попадется. Мне попался неказистый, но очень дорогой подарок: письмо, в которое был вложен маленький носовой платочек из белого полотна, с вышитым наискось красными нитками пожеланием: «Будь непобедим». Как-то так получилось, что после того, как я несколько раз выходил живым из разных переделок с совершенно случайно оказавшимся у меня платочком в кармане, я переложил его в левый боковой карман и всю войну хранил вместе с партийным билетом. И, видимо, крепко пожелала мне добра эта неизвестная мне киевлянка, если до самого конца войны в самых разных ситуациях ни одному немцу не удалось по-настоящему, как говорят на Кубани, наломать мне хвоста.

Тем временем, земля стремительно приближалась. Выходило, что мне придется приземляться на песчаные дюны, покрытые гибкой лозой, метров до двух высотой. Я выровнял самолет над землей и выдержав его в планировании до потери скорости, добором ручки пилотирования приземлился на длинную песчаную дюну, поросшую кустарником и молодым лесом. Самолет принялся скользить с ужасным скрежетом, продираясь брюхом по кустарникам, видимо, сыгравшим роль своеобразной катапульты. Во всяком случае, моя машина снова подпрыгнула в воздух и пролетела метров 25. Потом снова приземлилась и со скрежетом поехала по песку и кустарнику. Наконец, «Чайка» зацепилась за старый пень левой нижней плоскостью и стала вращаться вокруг него, поднимая тучи пыли и песка. Окажись пень на метр ближе к центру моего самолета, и моя песня была бы спета. Впрочем, и без того мне досталось. Во время всего этого вращения меня с бешеной силой бросало по кабине самолета, ударяя головой то о приборную доску, то о защитный козырек кабины. Легко могло бы сломать при такой болтанке шею или, по крайней мене, ребра. Но Бог миловал. Яростно хрустели молодые деревья и кустарник под моим самолетом. Это вращение притормозило скорость, и самолет, оторвавшись от этого пенька, прополз по песку и кустарникам еще метров 50 хвостом вперед и остановился, задымившись. Я вылез из кабины и, отбежав в сторону, сбросил с себя парашют.

Вот каких дел наделали идиоты-зенитчики, которым, похоже, было, все равно, по кому стрелять. Вообще то должен сказать, что если бы можно было учесть цифры наших потерь в этой войне от своего огня по причинам плохой связи, дикости, тупости и разгильдяйства, то, думаю, многие бы схватились за головы. Например, у нас в авиации, в системе ПВО наша зенитная артиллерия то и дело стреляла по своим самолетам, нередко сбивая их. Много раз били по своей пехоте артиллерия, пикирующие бомбардировщики и штурмовики. Было множество жертв от своего огня. Но мне повезло, и я, можно считать, что второй раз родился. Удивительная штука жизнь! Неисповедимы круги судьбы, которые она замыкает во времени. Именно недалеко от тех мест, где я тогда спасся, похоронена сейчас на Лесном кладбище моя жена Вера. А умерла она в больнице, расположенной в сотнях метров от той квартиры в военном городке, где мы начинали свою семейную жизнь в Киеве.

А тогда, в 1941-м, приехала грузовая машина с нашего аэродрома и примерно через полчаса увезла меня восвояси. На второй день я поехал к зенитчикам «поблагодарить» их за подарок. Были среди них и серьезные люди, которые переживали случившееся, но как всегда в нашей армии было немало «дубов», которым вроде бы даже доставляло удовольствие, что они мне так здорово всыпали и, вроде бы, не считавшие нужным разбираться, кто свой, а кто чужой — на дороге не стой. Эта старая рассейская дурь. Вот и разберись, кто у нас дурней: народ или правительство?

Я закончил свою воспитательную беседу с зенитчиками тем, что предупредил: в случае еще одного обстрела прекрасно различимых в воздухе «Чаек», которые невозможно спутать с противником, поскольку у немцев таких самолетов нет, я позабочусь, чтобы наши летчики «перепутали» и положили по зенитным орудиям серию реактивных снарядов. До самого конца обороны Киева — 19 сентября, зенитчики не обстреливали самолеты нашей эскадрильи. А потом немцы нас помирили.

Это был воистину несчастливый день. После обеда, немного помывшись и отдышавшись, я, стоя на аэродроме, наблюдал, как над днепровскими мостами барражирует вторая эскадрилья нашего второго полка, которым командовал полковник Александр Иванович Грисенко. Примерно в 15.00 над киевскими мостами несло боевое дежурство звено «И-16» под командованием командира второй эскадрильи Саши Снегурова. Звено ходило над Днепром на высоте примерно 3000 метров, выстроившись разомкнутым клином, чтобы не мешать друг другу наблюдать за противником. Капитан Снегуров, как видно, полностью положился на своих ведомых и наблюдал переднюю сферу воздушного пространства, как и положено во время воздушного прикрытия объекта. Да вот только, судя по всему, он переоценил возможности своих ведомых, которые оказались разгильдяями, развесившими уши. Я заметил «Мессер» с форсированным двигателем, который, будто между прочим, пролетел под звеном самолетов Снегурова ниже, примерно на 1000 метров и ушел на запад. Зная замашки немецких пилотов, интуитивно почувствовал, что этим дело не закончится, и продолжал наблюдать за нашим барражировавшим звеном. Была бы радиосвязь, поделился с ребятами соображениями… Немец, видимо, отлетел километров на 25 от Киева, набрал высоту в 4000 метров и разогнав свой самолет до предельной скорости полета, километров под 600, он, со снижением высоты, подлетев к нашему дежурившему звену со стороны хвоста — задней полусферы, выбрал самолет Снегурова, дал по нему длинную очередь из автоматической пушки «Эрликон», выпустил 40 снарядов с дистанции метров в 200 и сразу ушел в сторону запада. Самолет Снегурова закачался с крыла на крыло, сделал левый разворот и со снижением пошел на аэродром села Гоголев. Пилот был тяжело ранен и при заходе на посадку на четвертом развороте, Саша Снегуров потерял сознание. Его самолет сорвался в штопор и с высоты 150 метров ударился о землю. Могила капитана Снегурова на кладбище села Гоголев Киевской области. Это был второй случай подобной гибели нашего летчика на моих глазах, еще раз убедивший меня: в воздухе нужно бдить! Только при крайней осторожности и внимательности наша вертлявая «Чайка» может составить конкуренцию стремительному «Мессеру», вооруженному «Эрликонами».