Тадеуш Боровский - Прощание с Марией

— Gentlemen [132] Джентльмены (англ.) , — сказал офицер, снимая каску; переводчик тут же переводил фразу за фразой. — Я прекрасно понимаю, сколь глубоко — после того, что вам довелось увидеть и пережить, — вы ненавидите своих палачей. Мы, солдаты Америки, и вы, граждане Европы, сражались за то, чтобы закон восторжествовал над произволом. Мы обязаны уважать закон. Не сомневайтесь: виновные будут наказаны — как в этом лагере, так и во всех прочих. За примером недалеко ходить: задержанные эсэсовцы используются для захоронения трупов.

— Точно, надо было б на площадку за больницей. Не всех еще увезли, — шепнул один на нижних нарах.

— Или пройтись по убежищам, — тоже шепотом отозвался другой. Он сидел верхом на нарах, вцепившись обеими пятернями в одеяло.

— Заткнитесь! Не успеете, что ли? Слушайте, что говорит офицер, — вполголоса бросил третий, лежавший поперек тех же самых нар. Офицера они не видели — его заслоняла плотно сбитая толпа, сгрудившаяся в этой части барака.

— Друзья, господин комендант дает вам слово, что все лагерные преступники, как эсэсовцы, так и заключенные, будут наказаны по справедливости, — сказал переводчик.

Со всех нар понеслись возгласы и рукоплескания. Обитатели барака, жестами и смехом старались выразить свою симпатию молодому человеку из-за океана.

— Поэтому господин комендант просит вас, — слегка охрипшим голосом продолжал переводчик, — запастись терпением и не творить произвола — это против вас же и обернется, — а передавать мерзавцев в руки лагерной охраны. Договорились?

Барак ответил дружным протяжным воплем. Комендант поблагодарил переводчика и пожелал лагерникам хорошо отдохнуть и поскорей отыскать своих близких. Провожаемый дружелюбным гомоном, он покинул барак и отправился в соседний.

Лишь после того как офицер обошел все бараки и, сопровождаемый солдатами, вернулся в здание комендатуры, мы стащили этого с нар, на которых он лежал, запеленутый в одеяла и придавленный нашими телами, с кляпом во рту, мордой в сенник, отволокли к печке и там, на бетонном пятачке, под тяжкое, ненавидящее сопенье всего барака, втоптали в пол.

Перевод К. Старосельской

Отыскав присмотренную днем лазейку в вале за бараками, двое осторожно протиснулись под колючей проволокой, заслоняя рукавом глаза и спиной скребя по гравию. Скатившись с вала, перевернулись на живот и вползли, опираясь на локти, в пронизанную красным отсветом заходящего солнца высокую траву. Под угловой вышкой, в будке, обклеенной желтыми плакатами «Off Limits» [133] Здесь: проход воспрещен (англ.). , сидел американский солдат — каска и мелкокалиберка лежали рядом с ним на скамейке. С досок вышки срывались крупные капли и с глухим стуком шлепались в золу погасшего ночного костра.

Сочтя, что от проволоки их отделяет безопасное расстояние, двое присели на груду камней, тщательно обобрали со своей полосатой одежды липкие комочки глины и соскоблили ножами коричневые нашлепки на локтях и коленях. Потом поднялись и размашисто зашагали по сырому лугу к шоссе, обходя опустевшие блиндажи, разбитые пулеметные гнезда и широкой дугой огибая лагерь, с территории которого поднимались голубые дымки вечерних костров, доносился треск ломаемых досок и говор тысяч людей.

— Ветер в нашу сторону, трупами воняет, — сказал высокий, с узелком в руке, когда они обошли площадку перед больницей, где между штабелями дров повсюду валялись трупы. Высокий был альбинос с опухшим, изрытым оспинами лицом. Редкие волосы стояли на макушке торчком, как собачья шерсть. Через всю голову тянулась полоска выбритой кожи. Из коротковатых рукавов лагерной куртки высовывались жилистые веснушчатые волосатые руки. Он потянул носом: — Не успели сжечь.

— Известное дело, — отозвался низенький. Голос у него был хриплый, он поминутно сплевывал сквозь выбитые зубы; черная щетина, которой он сплошь оброс, была выстрижена посреди головы. По серебристому плюшу травы, мокрой от недавнего дождя, тянулись темные извилистые тропки. — Глянь, раньше нашего прошли, — деловито добавил он. — Почистят вагоны.

— Не боись, и тебе хватит, — сказал высокий. Они спускались вниз по шоссе, под длинными тенями каштанов, к застроенному виллами поселку по другой стороне железнодорожных путей, на которых стояли вереницы вагонов без паровозов.

Долина была окружена черным еловым лесом, за который садилось медно-красное солнце. По краю леса, на дне долины, среди расцветших садов, в темнеющей зелени — буйной, пышной, усыпанной сверкающими шариками и иголочками серебряного дождя — как на ладони раскинулись, поблескивая розовой штукатуркой, виллы с маленькими круглыми колоннами. Небо над долиной висело прозрачное, легкое, будто из шелка, исподволь сковываемое холодом. Только по лесистому горному склону проплывали, запутываясь среди елей, клочья реденького седого тумана.

— Вон они, твои вагоны, жри, — сказал низенький. Они миновали поле с молодыми картофельными всходами и вышли на железнодорожное полотно. Незакрытые вагоны полны были посинелых тел, аккуратно уложенных ногами к дверям. Сверху лежали дети, распухшие и белые, как накрахмаленные подушки.

— Не успели сжечь, — сказал высокий. Они перескочили через сигнальные провода и на карачках пролезли под вагонами.

— Известное дело, — сказал низенький. Они переглянулись и усмехнулись, не размыкая губ. Снова перескочили через сигнальные провода, соскользнули с насыпи и, петляя между садами, спустились на самое дно долины, к офицерским виллам.

Поселок, выстроенный руками заключенных для высших офицеров лагеря и их семейств, был пуст, и, если б не ухоженные садики, белоснежные занавесочки на окнах и тянувшийся из труб к небу дым, можно было подумать, что там нет ни живой души.

Пройдя по главной аллее, двое свернули на боковую дорожку у самой опушки леса. Через расщелину в горах еще светило солнце, на краю тени перед одинокой виллой полулежала в шезлонге женщина в цветастом халате. Волосы ее были собраны на затылке в тяжелый классический узел. Рядом кудрявая девочка в голубом платьице играла с куклой в лакированной коляске.

Двое остановились на дорожке и, сощурившись, переглянулись. Улыбнулись друг другу, не разжимая губ. Перевели взгляд на головку ребенка, обхватили ее взглядом мягко и плотно, будто руками. Потом отыскали глазами острый угол виллы, газоном отделенный от дорожки, и снова посмотрели на ребенка. Высокий шагнул вперед, тень его головы упала на ноги женщины, подползла к груди.

Женщина подняла выпуклые глаза и приоткрыла рот. Верхняя губа у нее вздернулась, как у кролика. Перехватив ее взгляд, двое парней улыбнулись шире и — враскачку, как требовала лагерная мода, — не спеша направились к ребенку.