К. Цетник - Дом кукол

Даниэле странно, что Гарри молчит. Раньше он никогда не молчал при встречах. Если бы она могла броситься ему на шею и заплакать, ей стало бы легче. Но она хорошо понимает, что ее слезы для него — как соль на кровоточащую рану. Никогда он так не молчал. Он, наверное, голоден, хочет хлеба. Ведь то, что выдают ему за целый месяц работы это так мало, что на эти деньги нельзя даже купить буханку хлеба на черном рынке. И, кроме того, люди боятся получать причитающуюся им «зарплату». Немцы создали такие условия, при которых требуется доказать преданность немцам и отказаться от причитающихся тебе денег; нужно продемонстрировать готовность работать даром, без оплаты… Наверное, и Гарри не получает свой заработок па фабрике Швехера. Не может же он один требовать себе деньги, в то время как все отказываются от них. Она-то время от времени зарабатывает сколько-нибудь. Но, если бы Даниэла отказалась принять от него бутерброд, она причинила бы ему невероятные страдания. Она знает это, она просто уверена в этом. Если бы он только мог представить себе, как эти кусочки хлеба, которые он экономит и отрывает от себя, чтобы дать ей, становятся ей поперек горла! Как она скажет ему об этом? Она ведь знает, как ему хочется, чтобы она поела. Разве она может сказать ему, как плохо он выглядит, как похудел? Что эти два принесенных ей кусочка хлеба для нее куда нужнее ему, чем ей?..

— Саня хранила для тебя это повидло в течение всей недели, — сказал он.

А кто знает, сколько времени сохраняли они для нее эти два кусочка хлеба. Когда Саня, бывало приезжала к ним, весь дом был наполнен радостью и весельем. В те времена она еще недостаточно знала Саню. А вообще, кем она была в те дни?

— Как здоровье Сани?

Этот вопрос вырвался у нее внезапно. Она сама удивилась, услышав свои слова.

— Саня хлопочет в «юденрате», чтобы нам дали возможность поселиться вместе. Не решен только вопрос о работе для тебя. И в этом вся задержка.

В глубине души Даниэла знала, что никогда не согласится жить вместе с Гарри; ведь ясно, что в таком случае на Гарри падет забота и о ее пропитании. Он ведь не разрешит ей выносить на себе мануфактуру ради заработка, а это значит, она не сможет сама заработать на свое пропитание и вырвет из его рта кусок для себя. Нет, нет! Она не примет этой жертвы. Ее еще могут схватить в квартире. Гарри, и тогда всех троих отправят в Освенцим. Это просто несерьезно…

— Напрасно Саня старается, это ни к чему не приведет, — сказала она.

— Почему, Даниш? Может быть, будешь работать вместе с Саней;

— На это я никогда не пойду.

Он повернул к ней голову:

— Ты, Даниэла, сделаешь так, как я прикажу!

Даниэле было ясно, что она никогда не подчинится, но она испытывала к Гарри глубокое чувство благодарности.

Когда Гарри глянул на нее, то увидел, что она еще держит хлеб около губ и не притрагивается к нему.

— Даниш, почему ты не кушаешь? — спросил он мягко.

Она посмотрела на него:

— Я съем этот хлеб у себя в «точке».

Гарри положил ей руку на плечо, и она прислонилась к нему. Несмотря на холодящую влажность его одежды, какая-то теплота доходила до ее сердца. Ей надо сказать ему что-то. Но слова не шли. Во всем мире не найти слов утешения ни для него, ни для нее. Ей хотелось заплакать.

— Гарри, — сказала она, — ты никогда не молчал столько…

Он погладил ее по голове. Небо над площадью висело влажное и хмурое. Дом, около которого они сидели, походил на ковчег, плавающий во время потопа, а деревья — на руки утопающих. От места раздачи супа трое малышей вели свою мать, которая была уже в полуобморочном состоянии. Однако она не выпускала пустой горшок из сжатых пальцев. Детишки вели ее и причитали: «Мама! Мама! Мамочка!..» Никто даже не оглянулся в их сторону. А дождь лил и лил, смешиваясь с хлопьями мокрого, прилипающего к одежде снега.

Гарри снова погладил ее по голове. Он смотрел перед собой, в ушах звенели слова: «Никогда ты столько не молчал…»

— Что скажешь, Даниш?

Она посмотрела на Гарри:

— Знаешь, Гарри, иногда мне кажется, что все это только дурной сон. Когда-нибудь я проснусь и увижу, что ты вернулся домой из Варшавы, в руке твоей чемодан из светлой кожи и дорожный плащ, перекинутый через плечо. Мы с тобой опять пойдем гулять. Ты будешь стоять у ворот моей гимназии и снимешь шапку с поклоном. Помнишь? Опять скажешь: «Позвольте пригласить девушку на маленькую предобеденную прогулку?.. Слышишь меня? Опять скажешь…»

Голос ее прерывался. Плач застрял в горле. Она старалась крепиться.

— Даниш… Даниш… — утешал он ее с нежностью, — это, конечно, только сон… все это сон… это пройдет…

Она смотрела на него блуждающими, широко раскрытыми глазами.

— Нет, Гарри… это не сон… Нет, Гарри… не сон… Она провела по его лицу дрожащими пальцами, которые ощущали его иссохшие скулы.

— Нет, Гарри… Это не сон…

И разрыдалась. Он не знал, как успокоить ее, что сказать ей.

В коридор, где они сидели, ворвался мужчина, держа обеими руками горшок с горячим супом. Пар бил ему прямо в лицо. Он держал горшок почти у самого рта и черпал из него жестяной ложкой без передышки. Пот, смешавшись со снегом, падал прямо в горшок.

Маленькая девочка лет шести подошла к порогу коридора и остановилась, как вкопанная. Наконец-то она увидела своего отца. Остановилась вдалеке, боясь приблизиться. Девочка была закутана в большой мужской свитер, потрепанный и повязанный веревкой вокруг бедер. В немом молчании она глядела на раскрывающийся и закрывающийся рот отца, беспрестанно поглощавший теплый суп.

— Ты рискуешь каждое воскресенье, чтобы прийти ко мне, а я мучаю тебя своими капризами, — удрученно сказала Даниэла. — Я просто не человек.

— Ну что ты! Ты ведь моя девочка! Мои красивый цветок…

— Знаешь, Гарри, всегда перед твоим приходом мне хочется рассказать тебе тысячу вещей, но потом, когда мы сидим вместе, все улетучивается из памяти. И только после твоего ухода я опять все вспоминаю.

Человек, сидящий в углу, кончил поглощать суп из горшка. Облизнулся, провел губами по жестяной ложке со всех сторон, сунул ее в нагрудный карман и повернулся к выходу. Девочка, стоящая на его пути, свернула в сторону. Он прошел мимо нее, как бы не замечая ее вовсе. Она побрела следом за ним.

По дороге, через несколько шагов, отец повернул голову к девочке, плетущейся за ним и бросил на нее невидящий взгляд:

— О, чтоб тебя земля проглотила!

И продолжал идти. Девочка остановилась, боясь приблизиться к отцу. Он бросал взгляды то на дружинников, то в сторону окошка для раздачи пищи. Видно было, как он старается незаметно проникнуть к окошку и взять еще супу.

— Неужели нет никакой надежды получить весточку от родителей? — обратилась Даниэла к Гарри. — Залка обещал мне, что, если он вернется в столицу, он постарается привезти письмо от родителей и передаст его через Лиона, торговца золотом. Мне нужно заглянуть к нему и справиться, есть ли что-нибудь.