Василе Преда - Поздняя осень (романы)

Сержант снял трубку стоящего на столе телефона, продолжая внимательно осматривать все вокруг. На тумбочке в углу из маленького аппарата через равномерные промежутки времени слышалась немецкая речь.

— Алло! — крикнул сержант в трубку. — Барышня, дайте мне штаб нашего полка.

— Штаб? — послышался на другом конце удивленный и взволнованный голос телефонистки.

— Да, да, не бойся! Я — румынский сержант, мы заняли немецкий штаб!

— Да, да, понятно! Сейчас! — услышал он облегченный вздох телефонистки, потом несколько щелчков в снова ее голос: — Говорите, господин сержант!!!

Состав резко дернулся. Думитру и Никулае почти одновременно открыли глаза.

— Тронулись? — спросил младший лейтенант скорее про себя.

— Думаю, что да, — пробормотал Никулае. — Здесь грузилась рота тяжелого оружия. Наши горные стрелки. Подкрепление. Может, направляются как раз в нашу дивизию. Пить не хочешь?

Вопрос остался без ответа. Думитру лишь повернулся на другой бок, пошевелил ногами под сиденьем, чтобы размять их, потом снова закрыл глаза.

Они будто плыли неизвестно куда на неведомом корабле. На корабле судьбы. Все осталось где-то далеко, на солнечном берегу, полном зелени и света, знакомых людей, звонких голосов детей и девушек. Берег тепла, покоя и радости. Как воспоминание детства. Берег мудрости и надежды. На другом берегу их ожидал мир, ужасающий огнем и смертью, мрачный и суровый. И они плыли между двумя берегами по темным волнам ночи, изменяясь с каждым пройденным метром, с каждым мгновением.

Теперь они были посредине ночи, по краям которой возвышались, как скалы, два совсем разных дня. В одном из них, теплом и ясном, толпились воспоминания их детства, счастье, ставшее прошлым, грустью и сладкой болью от невозможности вернуться туда снова; там были люди из села, в воображении ставшие великанами, более красивыми, не имеющими возраста, их простые слова; милые образы заплаканных Паулины и Анны остались на белой стене памяти как две старые фотографии из недосягаемого времени и мира. В конце пути через ночь — холодный и сумрачный день, дождливый и дымный. Они начали уже различать другие образы, другие слова, по-другому осмысливать происходящее. И проводником в этом бесконечном черном море, в туннеле, прорезанном в чреве ночи, была лишь гонкая нить надежды, которая грозила в любой момент оборваться, потеряться в неизведанном, затеряться навсегда между пунктами отправления и назначения.

Они прибыли на место, когда солнце клонилось к закату. Батарея располагалась в большом селе, протянувшемся вдоль шоссе на несколько километров. Остановились на небольшой площади в центре, возле церкви. Ниже по склону, в конце круто спускавшейся пыльной дороги, виднелись темные стены мрачного замка, возвышавшиеся над группой раскидистых высоких вязов.

Уточнив что-то у проходившего мимо старшего сержанта, Никулае и Думитру продолжали путь, заглядывая через ограды во дворы. На улицах у ворот толпились солдаты из всех частей дивизии. Кавалеристы и артиллеристы вели лошадей на водопой, кто-то тащил за плечами связки сена и соломы. Во дворах разводили костры, ставили треноги. В открытые окна домов можно было видеть сержантов и солдат за столом вместе с хозяевами, поднимающих чарки с цуйкой или вином, напускающих на себя важность, стреляющих взглядами на хозяйских дочек, которые исподволь тоже засматривались на них и краснели. На воротах мелом загадочными знаками были обозначены номера частей и подразделений, от полков до отделений. Все эти люди нашли себе приют на ночь в большом селе с крепкими хозяйствами и чувствовали себя так, будто они здесь с тех пор, как свет стоит.

В широком дворе разместились в ряд три 76-миллиметровых орудия их батареи. Орудия были накрыты пропыленными брезентовыми чехлами. Около двадцати черных лошадей с широкими крупами, освещенные фонарями, похрапывали в сарае. Повсюду толчея, шум.

— Сильна маскировка. Фронт-то рядом! — с досадой проворчал Никулае на ухо Думитру, который знаками подзывал показавшегося во дворе сержанта Миродана.

Белокурый сержант, обрадованный возвращению командира, встал по стойке «смирно» и без роздыха доложил о всех наиболее важных событиях, происшедших во время отсутствия Думитру. Где они воевали, кто погиб за это время, какие подкрепления прибыли, что ему было известно о предстоящих боях… Думитру внимательно слушал своего сокурсника по военному училищу. И друга.

Он часто вспоминал, как Миродану было присвоено звание капрала. Капитан Гаврилеску, командир роты курсантов, не выносил Миродана, иначе как «коммунистом» его не называл. Все в свое время стали капралами. За исключением Миродана. Так было до весны, когда полковник, начальник училища, проводил инспекторскую проверку. Верхом на лошади он остановился напротив Миродана, смотрел на него какое-то время, потом спросил:

— У тебя какое образование?

— Студент юридического факультета, господин полковник!

— И тебе не стыдно перед своими товарищами, у многих из которых образование ниже? Все капралы, а ты до сих пор ефрейтор!

Глаза молодого курсанта потемнели.

— Я не могу вам доложить, господин полковник. Только господин капитан может объяснить, — с явным намеком ответил Миродан.

Полковник удивленно посмотрел на Гаврилеску, которого хорошо знал и недолюбливал, подозревая давно, что тот замешан в одном до сих пор непроясненном деле.

— Он ленив, недисциплинирован, господин полковник, — отчеканил командир роты механически. — До сих пор почти ничего не усвоил из программы боевой подготовки…

— Что ты говоришь, капитан! — иронично улыбнулся полковник. — Ну, давай посмотрим!

Капитан неопределенно пожал плечами, метнув злой взгляд на Миродана. Ефрейтора вызвали из строя, и «кабан», как между собой звали Гаврилеску курсанты, начал подавать команды. Надо сказать, что подобного экзамена на звание капрала не сдавал еще никто.

— Ложись! По-пластунски вперед! Приготовиться к атаке!

Лужи на учебном плацу по очереди принимали в свои объятия курсанта, который без устали бегал, падал, поднимался, полз.

— Броском вперед!

Миродан, бренча штыком и лопатой, с оружием в правой руке наперевес устремлялся вперед, не переводя дыхания, потом останавливался в начинающей подмерзать грязи и плюхался в нее.

— Пулемет к углу забора!

И снова ефрейтор сжимался в комок, занимал позицию для стрельбы, обдирая себе руки о крупчатый снег. За ним, довольно улыбаясь, шел полковник. «Кабан» посерел от злости.

— Видишь, капитан! — сказал наконец полковник с явным раздражением в голосе. — Отличное исполнение! Какая быстрота, самоотверженность!