Василе Преда - Поздняя осень (романы)

Первым выстрелил гитлеровец. Пуля просвистела мимо уха сержанта и затерялась в воздухе. Выстрелил и Никулае, не целясь, наугад. Два врага по-прежнему стояли с дымящимися стволами карабинов, надеясь, что первым рухнет другой. Это было как на дуэли. Настоящая война, решающий бой был фактически сейчас между этими двумя на этой заснеженной равнине. В какой-то момент у Никулае даже промелькнула мысль, что от результата их дуэли зависит судьба войны, что на другой день наступит мир, и все солдаты разойдутся по домам. Он только удивился, что судьба выбрала его, захотела, чтобы именно он стал гладиатором на огромной арене белого поля. Снова выстрелил немец. Тот же результат. Потом опять Никулае. Еще по разу. Кто первым придет в себя? Кто первым рухнет на землю? У Никулае было впечатление, что все это лишь продолжение его видений и не может быть явно.

Он встряхнулся, отпустил сквозь зубы крепкое крестьянское ругательство и снова поднял карабин. На этот раз он поднял его до уровня глаз и наспех прицелился. Его будто не касалось, что другой делает то же самое. Что будет, то будет!

На этот раз Никулае выстрелил первым, и гитлеровец стал медленно падать. Сначала на одно колено, потом с легким стоном повалился в снег лицом, выпустив оружие из рук.

«Я его убил! — была первая мысль сержанта. — А разве так уж я хотел его убить?» С карабином в руках он побежал к упавшему на снег немцу. По мере приближения к месту падения гитлеровца он бежал все тише. Он не был уверен, что убил его. На ходу внимательно осматривая упавшего, готовый ответить на любое его движение, Никулае испытывал неясное чувство вины. Он стоял возле лежавшего на земле вражеского солдата и смотрел на него. Щеки с выступающими скулами, продолговатый подбородок, короткие, едва заметные ресницы, еще красный от холода нос с небольшой горбинкой посредине. Высокий, костлявый мужчина. Из-под дымчатой шапки выбились на лоб несколько рыжих завитков. Оружие валялось рядом, ткнувшись стволом в снег. Ноги немца были раскинуты в стороны, сапоги были обернуты кусками шинели и обвязаны бечевкой.

Никулае отошел на несколько шагов. Оглянулся: ему показалось, что немец пошевелился. Нет, он ошибся. И все же, уходя, сержант то и дело оборачивался, чтобы убедиться в том, что вражеский солдат недвижим…

Он не хотел бы оставлять его там непогребенного, отдать его на растерзание воронам и волкам. Позапрошлой ночью Никулае действительно слышал вой волков, которые кружили вокруг траншей, выискивая убитых или раненых. «А если немец лишь ранен, потерял сознание и потом умрет от холода? Какие ужасные муки! Конечно, надо было убедиться, что солдат мертв. Я не могу оставить его так. Вернуться и осмотреть немца внимательно? Кажется, он пошевелился… Вот положение!» Сержант на несколько секунд остановился, затем двинулся дальше.

Удалившись от страшного места шагов на сто, он забросил карабин на плечо, повернулся и пошел дальше, неожиданно успокоившись. Будто он и знать не хотел, что делается позади, что там с вражеским солдатом, образ которого все еще стоял у него перед глазами. Уж не поднялся ли враг и не угостит ли его в следующий момент из своего карабина? Но все же Никулае спокойно шел дальше. Без страха, без желания вернуться или хотя бы оглянуться. Будто бы боялся, что этим он может все испортить.

Так он прошел еще десять шагов, еще сотню, может быть, больше. Разные думы одолевали его, но он гнал их от себя. Неотвязчивой была лишь одна мысль — оглянуться. Нет, еще не время. Есть неписаный закон, который надо соблюдать до конца. Позади его была тишина, напряженная и враждебная, готовая в любое время взорваться. И когда Никулае почувствовал, что настал тот самый момент, которого он должен был дождаться, он резко обернулся, окинув одним взглядом белое пространство позади себя.

Немец поднялся с земли и убегал. Он бежал, спотыкаясь, с карабином в одной руке, не оглядываясь, разметая снег обернутыми в куски шинели сапогами.

Никулае некоторое время следил, как тот удаляется, раскачиваясь из стороны в сторону, подгоняемый страхом. Его фигура становилась все меньше, чернея на белом фоне. Время от времени немец бросал беглый взгляд через плечо. Вскоре горизонт поглотил его. «Я его чуть не убил!» — то ли с сожалением, то ли с радостью подумал Никулае.

Где-то за горизонтом загрохотало. Проснулась тяжелая артиллерия горных стрелков, и рев ее поднимался к небу.

Новый год рота тяжелого оружия Думитру встретила на севере Венгрии вместе с пехотинцами. Сгрудившись вокруг отрытых с большим трудом укрытий, из которых торчали стволы орудий, они ожидали нового приказа. Предыдущий день был тяжелым — рота потеряла пятерых солдат убитыми…

Да, день был тяжелым. Артиллерийская дуэль длилась долго. Были выпущены сотни и сотни снарядов, ракеты всех цветов бороздили небо, горизонт затянуло дымом, будто война должна была кончиться, все боеприпасы израсходованы, вся жажда мести утолена именно в тот день.

— Ты не хочешь перекусить? — спросил Никулае лейтенанта, пытаясь завязать разговор, который вырвал бы друга из плена тяжелых дум.

— Нет! — ответил Думитру.

Они долго стояли молча, каждый со своими мыслями, будто разделенные пропастью этих мыслей и чувств.

— Какого черта еще хотят эти нацисты, Нику, я не в силах понять. Для них война проиграна… Это только вопрос времени… Мы, как идиоты, убиваем друг друга… Солдаты умирают зазря. Слепому видно, что все кончено.

Он сплюнул в снег и прикурил сигарету. Сделав несколько затяжек, протянул ее сержанту.

— И я сыт по горло, Митря. Хочешь верь, хочешь нет, а я бы сейчас пошел колядовать. Выбрал бы несколько человек и пошел бы с новогодними поздравлениями. Даже к немцам…

— Глупости!

Никулае почувствовал себя неловко: шутка не удалась. Ему надо было сменить тему, найти более серьезный предмет для разговора. Он замолчал, ожидая, когда Думитру заговорит сам.

— Как-то теперь выглядит Анна, Нику? Наверное, у нее уже заметно… Почти четыре месяца…

— Ты рад? — спросил сержант, обрадованный тем, что нашлась подходящая тема для беседы.

— Неужели не рад? Если меня убьют здесь, хоть останется что-то после меня. Мысль о ребенке помогает мне… Будто бы я не здесь, а дома. Моя жизнь осталась там, продолжается в жизни ребенка. Разве не так?

— Да, так, конечно! На мою долю не выпало такого счастья. Только бы война кончилась…

Опустился тихий вечер, и валы снега между траншеями начали отливать синими тенями. На одном из поворотов хода сообщения Никулае развел костер из еловых веток, стряхнув с них намерзший снег. Чтобы поддержать едва набиравший силу огонек, он долго дул на него, потом взял картонку из одного ящика и сложил ее в виде веера. Затем подложил несколько коротких дощечек от снарядных ящиков. Когда пламя разгорелось, он нанизал на палочку кусок колбасы и начал водить палочкой над огнем. Но колбаса больше коптилась, чем поджаривалась. В вечерней тишине отчетливо различались голоса солдат, перекрываемые лишь порывами ветра.