Георгий Зангезуров - У стен Москвы

— Разрешите поднять людей в контратаку, товарищ капитан? Сейчас самое время.

Александр так свирепо посмотрел на него, что тот сразу же осекся. «Дурак! Ты и подняться не успеешь, как тебя срежут пули!..» — мысленно выругался Кожин.

Немцам нелегко было бежать снизу вверх, но они упорно рвались вперед. Гитлеровцы на ходу застрочили из автоматов, когда до опушки осталось метров сто пятьдесят.

Красноармейцы затаив дыхание ждали команды «Огонь!». Вот до гитлеровцев осталось метров сто двадцать… сто… Команды не было.

— Ну, стреляй же, стреляй!.. — вытирая рукавом шинели со лба холодный пот, торопил своего напарника Озеров. — Чего тянешь?

Чайка, прижав приклад ручного пулемета к плечу, молча следил за гитлеровцами.

И вот, когда до автоматчиков осталось не больше восьмидесяти метров, Александр одну за другой выпустил вверх две ракеты — красную и зеленую. Прямо в лицо гитлеровцам с разных сторон полыхнули огнем спаренные зенитные пулеметы. Длинными очередями стал бить из своего пулемета и Чайка.

— Ну, брат, и нервы у тебя, птица Чайка! — с восхищением сказал Иван.

— Диск! Давай диск!..

Озеров подал. Чайка быстро сменил магазин и снова нажал на гашетку, даже не ответив другу.

Встреченные сильным огнем, гитлеровцы хлынули назад, к бронетранспортерам, оставив перед окопами раненых и убитых солдат. Весь пологий откос пестрел теперь серо-зелеными мундирами фашистов.

Бойцы, окрыленные первым успехом, возбужденно переговаривались.

— Ты смотри, оказывается, они тоже умеют давать задний ход, — глядя вслед отходившим немцам, сказал Озеров.

— Драпают как миленькие, — согласился с ним Чайка.

Даже раненые и те не могли скрыть своей радости. Кожин был доволен первым успехом, хотя и знал, что это только начало — основные бои впереди. Но люди отбили первую атаку, сами убедились, что фашистов можно повернуть вспять, что они такие же смертные, как и все. А это было сейчас главное.

Мимо комбата пронесли санитарные носилки. На них лежал Карасев. Он только что был ранен в плечо. Его перевязали и решили вместе с другими отправить в санроту.

— Остановитесь, — приказал Кожин санитарам и подошел к носилкам.

Карасев и так был низкорослым, а тут, на носилках, казался совсем уж маленьким, худым, беспомощным…

— Ведь правда же, мы их разбили, товарищ капитан? — морщась от боли, спрашивал он.

— Правда, Карасев, правда… — пожимая его правую, здоровую, руку, сказал комбат. — Выздоравливай и скорей возвращайся…

В десять часов в расположении батальона начали падать и рваться немецкие снаряды.

«Подтянули артиллерию… — подумал Кожин. — Теперь жди новой атаки».

Не успел прекратиться артналет, позвонил командир левофланговой роты и, волнуясь, доложил, что у него в тылу появились немецкие танки. Через минуту точно такое же донесение поступило и от командира третьей роты, которая занимала оборону правее шоссе.

— Алло, алло!.. Товарищ комбат!.. Почему вы молчите?! — с тревогой в голосе добивался ротный.

— Павлов, командира полка! Быстро! — не отвечая ротному, приказал комбат.

Телефонист связался с Потапенко и передал Кожину трубку.

— Товарищ десятый! Докладывает двенадцатый. Меня с флангов обходят танки противника. Да, да! Что?!

По автостраде мчался закамуфлированный «хорьх». На заднем сиденье, закрыв глаза, полулежал сухощавый человек в форме гитлеровского генерала. Это — фон Мизенбах. Нет, он не спал. Разве мог он заснуть в дни, когда его соединения двигались вперед, когда начала осуществляться его заветная мечта! Мизенбах грезил об этом с давних пор. Особенно эта мечта укрепилась в нем, когда он попал в милость к Максу Гофману, который в семнадцатом-восемнадцатом годах во главе немецкой делегации вел переговоры с русскими в Брест-Литовске. Мизенбах, вместе со своим шефом генералом Гофманом, еще тогда считал себя победителем той России, которая пришла в Белый дворец Брестской крепости подписывать мирный договор. Ему казалось, что немецкая армия вполне могла бы триумфальным маршем пройти от Бреста до Москвы. «Зачем этот договор, зачем мир? — думал он. — Надо отказаться от него и немедленно пойти походом на Москву».

Но поход пришлось отложить. Германия шла к революции. Немецкая армия под ударами красноармейских частей покатилась домой, на запад.

Мечта Мизенбаха тогда так и осталась мечтой. Но вот наконец наступило тридцатое января тысяча девятьсот тридцать третьего года. Он уже в чине генерала генштаба вместе с некоторыми своими сослуживцами стоял недалеко от имперской канцелярии. По Унтер-ден-Линден и Вильгельмшграссе с факелами в руках двигались колонны эсэсовцев и штурмовиков. А из окна имперской канцелярии доносился голос нового рейхсканцлера Германии — Адольфа Гитлера.

В его решительных словах Мизенбах уловил интонации бывшего своего шефа генерала Гофмана.

Однако это были только интонации, намеки. Пришлось ждать еще семь лет. Только в сентябре тысяча девятьсот сорокового года его пригласил к себе незадолго до этого назначенный на пост первого обер-квартирмейстера генштаба генерал Паулюс.

Полученное задание было чрезвычайно важным и секретным. Мизенбах включался в группу особо доверенных офицеров, которые под руководством Паулюса должны были приступить к разработке плана кампании против Советского Союза — плана «Барбаросса».

О, Мизенбах трудился на совесть! С этого дня он и его коллеги чуть ли не до начала восточной кампании день и ночь штудировали походы шведского короля Карла XII и Наполеона I. Кампания тысяча восемьсот двенадцатого года стала предметом особого изучения Мизенбаха. С большим вниманием он читал отчеты генерала де Коленкура об этой кампании. Все места боев наполеоновской армии он нанес на свою карту. (Впрочем, впоследствии так делали и другие генералы, которым стало известно о плане нападения на Советский Союз.)

Кроме того, генерал по весьма секретным разведывательным данным знакомился с состоянием и боеспособностью Красной Армии. И хотя это скрупулезное изучение походов на Россию показало все трудности, которые могли возникнуть на этом обширном театре военных действий, хотя он знал о предостережении бывшего командующего рейхсвера генерала Ганса фон Секта: «Если Германия начнет войну против России, то она будет вести безнадежную войну», — разгоревшиеся страсти Мизенбаха не угасли.

Он пришел к выводу, что предупреждения фон Секта не имеют под собой почвы, а что касается Карла XII и Наполеона I, то ни тот ни другой не воевали с русскими так, как может и будет воевать армия Гитлера.

В предстоящей войне он надеялся на блестящий успех германской армии, личную славу и благополучие. Мизенбах не только сам готовился к русской кампании, но заставлял готовиться и своего единственного сына — Макса фон Мизенбаха. Тот работал в военной академии и вполне мог спокойно просидеть там всю войну. Но Мизенбах-отец считал, что настоящую карьеру и он сам и его сын смогут сделать только в действующей армии фюрера — в армии, которая с победой пройдет по полям России. Правда, Макс не был так оптимистически настроен, как его отец, но все же подал рапорт и попросил перевести его в войска, отправляемые на Восточный фронт…