Георгий Зангезуров - У стен Москвы

От острия немецкого танкового клина до Москвы оставалось теперь всего каких-нибудь сорок километров.

Навстречу прорвавшимся немцам были брошены резервные части Громова и соседней армии. В шести километрах от Голощекина немцы были остановлены и разгромлены. Но и после этого положение оставалось напряженным. Рокадная дорога, проходившая по тылам дивизии Полозова, до деревни Щукино находилась в руках противника. Соединение Полозова с трех сторон было охвачено гитлеровцами…

— Не смолкает огонь… — оторвавшись от окуляров стереотрубы, произнес командующий.

На колокольню чуть не бегом поднялся генерал Тарасов.

— Ну и лестница, будь она проклята, — тяжело дыша, сказал начальник штаба.

Громов обернулся и с тревогой посмотрел на него. Он боялся, что тот снова пришел с какими-нибудь недобрыми вестями.

— Опять стряслось что-нибудь? — с тревогой спросил он.

— Стряслось, Павел Васильевич, стряслось! Только не хмурь ты брови, ради бога. Не все же мне приходить с плохими вестями.

У командующего отлегло от сердца.

— Докладывай.

— Немцы выбиты из Щукино!

— Как выбиты?!

— А так и выбиты. Вчера вечером разведчики полка Кожина проникли в эту деревню и захватили пленного. Он оказался танкистом. На допросе сообщил, что танки, которые два дня назад ворвались в Щукино, стоят без горючего, а члены экипажей разошлись по домам и отдыхают в тепле. Кожин решил использовать этот момент. На заре первый батальон полка обошел деревню с тыла и ворвался в нее. В то же время майор с приданным танковым батальоном, резервной ротой и взводом разведки ударил с фронта и завершил дело. Захвачено в плен тридцать немецких солдат и один офицер. Трофеи: двенадцать средних танков, четыре противотанковые пушки, шесть минометов, две грузовые машины и до сотни автоматов.

— Так, а почему Полозов не доложил об этом раньше, не согласовал с нами?

— Он и сам не знал об этом.

— Как это не знал?

Тарасов развел руками:

— Кожин сперва выбил немцев, а потом уж доложил.

— Опять самовольничает, дьявол чубатый!.. — Громов не заметил, как у него вырвались эти слова относительно «дьявола чубатого». Наверное, он вспомнил, как Потапенко еще до войны ругал Кожина за кубанку. — Мальчишка! А если бы сорвалась атака? Если бы ни за что погубил людей?! — гремел его голос.

А Тарасов стоял и незаметно, одними уголками рта, улыбался. Он был уверен, что командующий отшумит сейчас, а потом станет оправдывать Кожина. Знал начальник штаба, что Громову нравятся именно такие инициативные, решительные командиры. Он терпеть не мог тех, которые шага не сделают без разрешения вышестоящего начальника.

— Чего улыбаешься? — спросил Громов. — Небось думаешь: зря только грозится командующий? Отшумит, мол, и все? Знаю я тебя… Нет, а что ему оставалось делать? Пока он стал бы согласовывать свои действия с комдивом, а тот с нами, прошло бы драгоценное время. Был бы упущен момент!.. Так или не так?

— Так, конечно, но…

— «Но». Вот это «но» нам зачастую и мешает. В общем, наградить. Сейчас же прикажи оформить наградной лист на него и на всех тех, кого он представит к награждению.

Генерал Тарасов развернул папку, взял карандаш. — Орден Красного Знамени?

— Орден Ленина! Что, не достоин?

— Нет, почему же, вполне достоин. Я просто хотел уточнить.

— Не хитри, Владимир Иванович. Не хитри. Я ведь знаю, что некоторые работники нашего штаба не очень-то жалуют Кожина, да и ты… Ты судишь о Кожине по информации Протасова. Кожин, видишь ли, без приказа взорвал переправы. А между прочим, если бы он тогда не взорвал эти самые мосты, плохо бы нам пришлось. Представитель штаба армии подполковник Протасов не решился взять на себя такую ответственность, а капитан Кожин, реально оценив обстановку, взял на себя эту ответственность.

— Насчет мостов молчу. Но отряд ополчения…

— В этом тоже не Кожина надо винить. Здесь ошибка командира отряда. Ты ведь сам знаешь, на войне еще не такое бывает. Нет, как хочешь, а Кожин достойный командир. Так стоять, как стоит он, не каждый бы сумел. Трое суток, семьдесят два часа, целая моторизованная дивизия всей своей мощью атакует его полк с приданными ему подразделениями, обрушивается на него танками, артиллерией, а он стоит. И не только стоит, но еще и переходит в контратаки, делает дерзкие вылазки в тыл врага, отбрасывает его назад. Молчишь? То-то. Так что оформляй. Надо будет — сам поеду к командующему фронтом. Докажу.

— И все-таки лучше подождать с этим, Павел Васильевич. Кожин — боевой командир. Этого никто не отрицает. Но у него в то же время много, я бы сказал, даже слишком много недостатков.

— А у нас с тобой нет недостатков? — в упор глядя на Тарасова, спросил Громов.

— Не знаю, товарищ командующий, может быть, и у нас немало недостатков, — перейдя на официальный тон, ответил начальник штаба. — Но я сейчас докладываю не о нас, а о майоре Кожине. Три дня назад в полку случилось чрезвычайное происшествие. В его тылу беспрепятственно разгуливают немецкие танки с десантами автоматчиков, почти вплотную подходят к командному пункту, а он, командир полка, ничего не знает об этом.

— Ты не точен, Владимир Иванович. Танки прорвались не у него, а на участке соседа слева.

— Да, но у него бездействовал пост у первого фугаса. Он слишком поздно узнал о прорвавшихся к нему в тыл танках. В полку сейчас находится комиссия и расследует…

— Комиссия? Почему не доложили мне, прежде чем высылать поверяющих?

— Вы были в штабе фронта.

— Надо было подождать! — сердился Громов. — Когда мы перестанем дергать людей?

— Но, товарищ командующий…

— Людям воевать надо, а не с комиссиями возиться.

— Воля ваша, товарищ командующий, но такое происшествие нельзя оставлять без расследования.

Командующий как-то особенно внимательно посмотрел на своего начальника штаба.

— Хороший ты человек, Владимир Иванович, но нет у тебя… Ведь ты сам только сейчас доложил, что Кожин выбил немцев из Щукино, отбросил их назад, и вдруг ты же высылаешь комиссию для расследования.

— Согласно уставу…

— Во, во! Согласно уставу ты абсолютно прав. За хорошие дела надо поощрять подчиненных, за упущения — наказывать. Все правильно. Но не надо забывать о человеке… О той главной задаче, которую он решает. А главное сейчас — бить фашистскую свору и гнать ее прочь с нашей земли. Выполняет Кожин эту задачу или нет? Выполняет, я тебя спрашиваю?!

Командир полка спал тяжелым, непробудным сном. За последние четверо суток ему только в эту ночь удалось поспать. Он так устал, что не смог даже раздеться. Как был вчера вечером в сапогах и шинели, так и свалился на пары, уснул. Ему снилась свадьба. Всем было очень весело. Гости смеялись, танцевали и поднимали тосты в честь молодых. Наташа была в белоснежной кружевной фате, точно такой же, в какой он когда-то видел свою мать на фотографии, висевшей рядом с портретом отца в их хате. Рядом с Наташей сидел Евгений Хмелев в своем дорогом, хорошо сшитом черном костюме. Почему рядом с ней был именно Евгений, он никак не мог понять. Склонившись к Наташе, Евгений что-то говорил ей, злорадно посмеивался и посматривал в его сторону. Но слов Хмелева Александр не слышал. Все звуки заглушались грохотом барабанов, которых в оркестре было почему-то очень много. Кто-то из гостей закричал: «Горько-о-о!» Евгений встал. Встала и Наташа. Наклонившись к ее лицу, он поцеловал ее в губы. Кожин даже зажмурился, так невыносимо больно было ему смотреть на все это. С бьющимся сердцем он вскочил из-за стола и шагнул к двери, чтобы поскорее убежать отсюда и не видеть больше ни Наташу, ни ее жениха, ни гостей — никого… Снова ударили барабаны… Кожин проснулся, спустил с нар затекшие в сапогах ноги и дикими глазами уставился на Воронова.