Сергей Кольцов - Тихая разведка

— И все же вы сломаете на этом себе шею, — бурно среагировал на просьбу Гроне, протягивая отличной кожи полевую сумку.

— Вы неисправимый оптимист, гауптштурмфюрер.

— Вы изволите шутить? Но, по-моему, оптимизм — не бравурный полет человеческой мысли. В нем самом есть что-то похожее на трусость, скрытую в тайниках души. Что касается судьбы… то судьба и надежда — родные, но непримиримые спутницы-сестры, нередко предающие друг друга…

— Меня удивляет наличие у вас рабочей карты, явно не соответствующей уровню командира отряда особого назначения армейской группы. Вам, конечно, известно, что она определена группой секретности и должна находиться на строгом учете штаба «Феникс». — Черемушкин вопросительно посмотрел на Гроне.

— Да, но… — Явно смутился гауптштурмфюрер.

— Я понимаю, вы незаконными путями приобрели подобный документ. А говорите, что вы — бывший разведчик широкого профиля… Этот ляпсус лично вам дорого обойдется, и я бы не хотел быть на вашем месте.

Послышался продолжительный шорох. Аркадий Цветохин напрягся, но тотчас расслабился, на губах заиграла улыбка.

— Наши… — выдохнул он. — Все, как один.

Черемушкин окинул подошедших взглядом, не обнаруживая никакой тревоги на их лицах, жестом подозвал к себе Касаткина.

— Миша! Побудь с Гроне минутку. Молча. Я чуть лучше рассмотрю его карту. — Он развернул ее вновь и углубился в чтение.

Карта отражала общую картину оборонительных рубежей «Феникса» на подходе к Главному Карпатскому хребту на большую глубину. Она говорила о том, что командование армейской группы «Феникс» получило задачу любой ценой удерживать созданные укрепрайоны, отрезая от наступающих советских войск выход на промежуточные рубежи в Восточных Бескидах. Наиболее плотные узлы обороны враг создал на своих флангах, несколько слабее, — в центре, где стояли 20-я и 6-я пехотные дивизии, переданные для усиления армейской группы «Феникс». Карта, изъятая у командира отряда особого назначения, рассказала капитану Черемушкину немало и имела ценность не меньшую, чем карта, добытая капитаном Шелестом. Главное было сделано, и не было больше резона пользоваться услугами гауптштурмфюрера СС Рудольфа Гроне.

Черемушкин свернул карту, встал и подошел к Касаткину, сидевшему на поваленном стволе ольхи рядом с беспрестанно курящим пленным. Он на свой риск решил способ возвращения гауптштурмфюреру свободы.

— Герр гауптштурмфюрер! — сказал Черемушкин. — Сейчас, как вы и советовали, покидаем данный район. Хотелось бы после войны встретиться с вами, посмотреть в ваши глаза и увидеть, что скажут они после кровавой войны-бойни, навязанной нашему народу немецким фашизмом. Вот ваш пистолет, только с магазином без патронов. И еще одно обстоятельство для вас не из приятных. Но мы вынуждены пойти на это. Вам завяжут глаза, отведут отсюда и привяжут к дереву. Попытка освободиться от пут будет успешной примерно через час, что для нас вполне достаточно, чтобы стать при любом преследовании недосягаемыми. Прощайте, Гроне. И спасибо за совет. До возможной нашей встречи после войны. Сабуров и Мудрый, пойдете с Касаткиным. Узлы — без дополнительных стяжек. Сабуров, вы — мастер на все руки. Михаил! — И когда тот подошел, сказал ему тихо: — Идем по прямой к озеру. Пока другого пути для нас нет. Нам край нужно переправиться на противоположный берег. Все ясно? К делу!

Гауптштурмфюрер СС Гроне поднялся с места, надел фуражку, и тут взгляд его встретился с глазами Ковровой. И уже безо всякого сомнения признался себе, что лично встречался с этой женщиной не раз и не два. Он закрыл глаза, чтобы избавиться от наваждения, понимая что совершил жестокую ошибку, предав в свое время лучшего друга штурмбанфюрера Ганса Вернера. А чуть позже, исполняя судебное предписание, расстрелял его отделением солдат в глухом и безлюдном перелеске. Гроне решительно подошел к Ковровой.

— Я не ошибся, нет. Вас не сразу отличишь от подлинной Эмилии Штальберг. Я помню: ваша фамилия — Коврова. Вы были радисткой разведгруппы лейтенанта Черемушкина. Ваш командир… — Он посмотрел в сторону кустов, сомкнувшихся за Черемушкиным, и отчаянно махнул рукой. Его лицо отливало синюшной бледностью. Сгорбившись, гауптштурмфюрер безропотно пошел впереди сопровождающих его разведчиков.

— Евгений? — догнав мужа, спросила Наташа. — Не совершил ли ты, дорогой, роковой ошибки, отпуская с миром этого Гроне? Не обернется ли этот благородный жест тяжелыми последствиями для нас?

— Не думаю, ты должна понять моральное состояние Гроне. Вольно или невольно, но это он подсказал нам, что разведгруппа блокирована со всех сторон и посоветовал исчезнуть с этих мест. Аркадий! — приказал он Цветохину. — Позови старшего сержанта Касаткина. Он здесь рядом, у двух сросшихся сосен, с Сабуровым и Мудрым.

— Как же мы собираемся перейти озеро? Как я поняла, обходить его мы не станем, и не только в порядке экономии времени.

Черемушкин внимательным взглядом задержался на лице и фигуре жены, запечатлевая ее такой, какой она выглядела именно в этот момент: роскошные каштановые волосы были в беспорядке, на левой щеке, от виска к самому подбородку, спускалась полоска осевшей дорожной пыли, возможно, даже след колесной мази, камуфлированный костюм изрядно помят…

Она зарделась, ощутив на себе его проницательный взгляд.

— Поцелуй меня, Евгений, — сказала шепотом и посмотрела по сторонам. — Скорее же, неуклюжий! А то появится сержант, Касаткин, поставит тебя на колени, в угол. Серьезный мужик!..

— А кто у нас несерьезный?

— Да, я не о том. Сережа Антонов. Он же еще мальчик. К нему, пожалуй, можно еще добавить Аркадия Цветохина…

— Кхе, кхе, кхе. — Из-за кустов появился старший сержант Касаткин.

— Что вы там долго копались?

— Споткнулся, черт побери! Полено кто-то положил на дороге, — засмеялся он одними глазами.

Коврова, поняв, на что намекает старший сержант, смутилась и отошла чуть в сторону, вытирая левую щеку кусочком бинта.

— Что скажешь о переправе, Михаил?

— Многое, командир. Причем, грустное, но в целом решающее нашу проблему…

— А что грустного?

— На берегу в густой траве обнаружили целую катушку телефонного кабеля.

— Немецкого?

— Нет, нашего, русского, командир. Остался здесь, я в этом уверен, с жарких дней сорок первого. Рядом — скелет с полосами истлевшей ткани. Останки, видимо, связиста. На шейных позвонках подвешена на шелковом черном шнуре вот эта штука — эбонитовый футлярчик. Но клочок бумаги в нем превратился в прах. А в метрах пяти — две пары солдатских кожаных ботинок. По всему видно, что товарищи оставленного на берегу озера тяжело раненного бойца пошли искать брод и назад не вернулись. То ли утонули, попав в трясину, то ли были перестреляны немцами.