Сергей Кольцов - Тихая разведка

Железный натиск диверсантов, штурмовавших позицию советских солдат, внезапно ослабел и прекратился. Послышались короткие, как хлопки пастушечьего бича, сухие и одиночные пистолетные выстрелы.

— Своих раненых добивают, шакалы, — с грустью проговорил лейтенант Бородин. Он съежился, словно его охватила лихорадка, вытер катившийся по лицу пот и задышал тяжело, с присвистом. — Товарищ майор, выходите из боя. Мы с Глуховым прикроем вас, — кивнул он на рослого, с симпатичным лицом, ладно скроенного солдата. — Рядовой Васильченко серьезно ранен в бедро. Терпит, но не признается. Если пробудет в таком положении долго — гангрена обеспечена. Прошу вас, товарищ майор! Уходите навстречу нашим вместе с Васильченко. В помощь вам — рядовой Петухов…

Окунев внимательно посмотрел на Бородина.

— Плохо же ты думаешь о старших по званию… Не забывай, лейтенант, что я тоже солдат. Право на жизнь у нас с тобой одно, задача — тоже общая. Глухов! Займитесь перевязкой командира! Он же тяжело ранен! Петухов, перевяжите Васильченко!

В уголках губ Бородина показалась кровь. Пузырясь, медленно стала накапливаться, стекать на подбородок.

— Не заметил, как зацепила, проклятая, товарищ майор… Под правую лопатку. Видимо, легкие продырявило, но это пустяки, ничего, выживу… Главное, рассчитаться сполна с Гансами… Мама! Прости! Долго не писал тебе, родная, писем… — стал бредить Бородин.

«Если фашисты повторят атаку, нам не удержаться! — подумал Окунев. — Правда, вряд ли они сунутся в лоб. Скорее всего, обойдут нас с тыла. Пара гранат — и все. Но все равно им никуда не деться. Скоро подойдет подкрепление».

…Перестреляв тяжелораненых, гауптман фон Роне вывел свою группу из боя и спешно двинулся на запад. Через полкилометра он построил в шеренгу своих подчиненных. Перед ним стояло всего десять человек.

— Три минуты, чтобы привести себя в порядок! Уходить нужно немедленно. Франц Граббе! Что у вас с левой рукой?

— Так! Пустяк, гауптман! Касательное ранение. Движение в локте свободное и безболезненное, — чуть сойдя с лица, зная, что за этим вопросом кроется, раболепно проговорил Франц Граббе.

— Резко вытяните руку вперед, — приказал фон Роне.

Рука у Граббе, словно налившись свинцом, не поднималась.

— Все понятно, не утруждайте себя. Вам же больно! — произнес фон Роне. — Вы не боеспособны, друг мой! Фридрих! Поговорите с Францем. Он нуждается в добром напутствии.

— Идем, Франц! — с тупым равнодушием сказал радист. — Идем, дорогой, здесь совсем неподалеку…

Они скрылись из виду принявших вновь походный порядок диверсантов.

— Ты же лучший мой друг, Фридрих! — тяжело проговорил Франц Граббе. — Неужели ты выстрелишь в меня, и я останусь здесь навсегда… Не увижу больше фатерлянда. Подумай, ведь мы с тобой под одним богом ходим…

— А я и останусь твоим другом, Франц. Навсегда твоим другом. Разве можно вычеркнуть из жизни все то, что было у нас с тобой, Франц! Да не скули ты, не дрожи, как осина под топором, не нагоняй тоску — и так тошно. Все будет хорошо! Нашли дурака, чтобы пролить твою кровь. — Проговорил Кальтенбраун, вынимая из кобуры пистолет «Вальтер» и отводя курок. — Ты только не смотри мне так жалобно в глаза, Франц! Повернись затылком. Пуля из пистолета уйдет в воздух, а ты падай, лежи и не шевелись… Выстрел нужен для тех, кто остался в строю с гауптманом. — Когда Франц Граббе повернулся отяжелевшим телом, Фридрих Кальтенбраун мгновенно выдернул из ножен кинжал и наотмашь всадил его острие между лопаток обреченного. Фон Роне любит тишину.

В тот же самый момент майор Окунев, забыв о времени и вражеских диверсантах, держал на своих коленях отяжелевшую голову уходящего из жизни лейтенанта Бородина. Жизнь покидала лейтенанта тихо и безропотно, уходила незаметно, и он, даже не вздрогнув и не застонав, ушел в небытие.

— Все! — обронил единственное слово Окунев, отворачивая в сторону лицо. Глаза его затянуло туманом…

— Товарищ майор! Ракеты! — радостно воскликнул радист Петухов. — Сигнальные ракеты!

Окунев поднял глаза. Вот и пришла помощь. Теперь можно взять в плотное кольцо оставшихся диверсантов. Генерал выслушает доклад о проведенной операции и скажет «спасибо». Но в его чуть прищуренных глазах Окуневу, конечно же, придется уловить не только благодарность, а и сдерживаемый изо всех сил крик-упрек: «Левашова все-таки упустили…»

Две зеленые и одна красная ракеты хвостами-кометами легли прямо над лесом. Точно такие же появились слева и справа. И только над северным краем леса небо было пустынным, обряжаясь в черную бахрому сентябрьской ночи.

— Ну что, братцы-кролики, елки точеные! — весело зыркнул глазами старшина Двуреченский на разведчиков. — Как говорят моряки: по местам стоять, с якоря сниматься!

— Если бы у каждого из нас были шапки-невидимки! Поигрались бы мы с этой серо-зеленой гитлеровской рванью! — приподнимаясь, прогудел Иван Щегольков.

— Ишь, чего захотел, подай ему шапку-невидимку. Ты и так колобком пройдешь, авось и не заметят. Аль «очко» заиграло? — подзадорил Юлаев, проверяя автомат. — Ты вот что, старшина, — сказал он Двуреченскому, — должен был заметить у власовцев на левом рукаве маскировочной куртки грязно-белый треугольник с русскими буквами «РОА». Всем на них походим, а вот такая, казалось бы, мелочь, если ее нет, в глаза может броситься…

— Так это дело рук, — догадавшись, о чем говорит Юлаев, согласился Двуреченский. — Белая байка для запасных портянок в вещмешке. Бритва имеется. Есть и иголка с ниткой: солдат без нее, что колодец без воды или жеребец без… Без чего, Щегольков!

— Без подков, товарищ старшина…

— Ну да, без подков. Как ты быстро об этом догадался? Самообразованием занимаешься? — хитровато подмигнул он Юлаеву. — Только вот загвоздка: чем написать эти чертовые три буквы, ума не приложу.

— С этим, пожалуй, выйдем, — дождавшись, пока закончит свою мысль Двуреченский, предложил Юлаев и показал обломок карандаша с красным стержнем. — Лейтенанту Черемушкину еще дома чинил. А этот огрызок остался у меня в кармане.

— Запасливый ты, Юлаев. Как в хозмаге — все у тебя есть, — улыбнувшись, произнес Двуреченский. — С каждого по нитке — глядишь и рубашка. Щеголяй — не скупись.

— Полотно слишком белое, — заметил Щегольков.

— Не нервируй по пустякам! — прервал его старшина. — В этих делах ты не достиг еще мудрейших. Учись, брат, учись. Каждый из нас должен научиться варить суп из топора. Что этим сказано: находчивость и терпение — всему голова. — Старшина уже вырезал нарукавные треугольники. — То, что они такие белые — не помеха. Тряхнем на них сухой землицы, погладим ладошкой — враз станут серо-белыми, нужной кондиции. Ну как?