Николай Жданов - В окрестностях тайны

Тоню толкнули и сбили с ног. Но она поднялась. Чье-то пылающее злым восторгом лицо мелькнуло перед ней на минуту.

— Беги! — крикнули ей. — К лесу!

По мокрому полю, спотыкаясь и падая, Тоня понеслась в кусты.

Оглушительно били зенитки. Еще взрыв раздался позади. Она упала в межу.

Справа и слева бежали к перелеску арестованные.

Оглянувшись, она увидела Грейвса. В форменной широкой фуражке, он, стоя у фургона и вытянув руку, целился из револьвера.

Тоня вскочила и бросилась в чащобу низкого ельника.

Взрывы неожиданно прекратились.

Со стороны поселка, на дороге, по которой они только что ехали, показался грузный приземистый танк и, звучно стуча гусеницами, стал приближаться. Затаившиеся в лесу люди с напряжением следили за ним. Танк подошел к «пробке» и, чем-то напоминая в этот момент строгого начальника, не торопясь, проследовал мимо притихших перед ним машин и остановился.

Несколько немцев, подняв руки, неловко выбрались из кювета и покорно сгрудились на обочине.

И только теперь на броне танка Тоня увидела красную звезду. Но, очевидно, другие заметили ее еще раньше. Со всех сторон неслись торжествующие беспорядочные крики. Размахивая руками, люди бежали через мокрое поле, только что бывшее для них полем смерти, навстречу своему освобождению.

Тоня почувствовала внезапные спазмы в горле и вместо того, чтобы подняться и бежать со всеми, уронила голову на прелые листья и заплакала от невыносимого щемящего чувства радости…

С реки, где была самодельная немецкая переправа, послышалась беспорядочная ружейная стрельба и прерывающееся протяжное ура-а-а-а!

Тоня с трудом поднялась и пошла к дороге.

Из поймы на широкий бугор шоссе взбегали бойцы в ватниках и шинелях и просто в пиджаках, подпоясанных ремнями. Среди них выделялась фигура рослого неуклюжего партизана в толстых ватных штанах и в картинно развевающейся плащ-палатке.

Тоня видела, как из танка не то чтобы выскочил, а скорее вывалился невысокий круглый человек в лётном шлеме и, подпрыгивая, побежал, словно покатился, навстречу бегущим. За ним спешили еще несколько военных. Все шоссе постепенно заполнялось людьми. Какие-то девушки с толстыми санитарными сумками через плечо перевязывали раненых. Двое солдат с винтовками оттесняли пленных немцев за грузовики, растянувшиеся вдоль дороги.

И вдруг Тоня почувствовала, что наступило странное настороженное молчание. Все, кто стоял тут, повернулись в одну сторону.

Но вот толпа отхлынула назад и расступилась. Тоня снова увидела рослого партизана в плащ-палатке. Теперь ей показалось, что это не мужчина, а женщина. Да это никак тетя Сима? — подумала она. — Может ли это быть?

Она хотела пройти вперед, но все толпились между застрявших поперек дороги машин и теснили ее. Вот снова все стали пятиться назад, пропуская идущих. И Тоня вдруг увидела ясно, что это действительно тетя Сима, и хотела крикнуть и даже крикнула что-то, но голос ее прозвучал беспомощно и слабо, заглушённый общим гулом. Один из военных в длинной командирской шинели был тоже чем-то знакомым ей. И еще один, в брезентовой куртке не по росту, вдруг каким-то движением напомнил Смолинцев а. Она поднялась на носки и вытянула шею, стараясь рассмотреть получше. Но в это время где-то напротив нее, с той стороны дороги раздался мучительный крик:

— Генрих!..

Из толпы вырвалась седая женщина в черной косынке, сбившейся набок, и встала, простирая руки вперед.

В толпе возникло движение. Тоню понесло и притиснуло к самому фургону, в котором они недавно ехали.

— Пустите, пустите меня! — отчаянно крикнула Тоня. — Это она, это фрау Клемме!

Стоявшие рядом недоуменно потеснились. От группы идущих отделился до странного бледный человек без шапки, в распахнутом ватнике; держась одной рукой за бок, он быстро шагнул к женщине, и она с тихим стоном припала к его груди. Он растерянно улыбался бескровными губами и стал гладить ее голову, пытаясь поправить косынку, которую сбивал ветер.

И тут Тоня внезапно поняла, что это Клемме. Очевидно, столь необычный на нем ватник и болезненная бледность лица помешали ей узнать его сразу.

Теперь все в порядке, — подумала она с облегчением.

Но тут совсем рядом с ней раздался глухой и короткий выстрел. Голова Клемме дернулась, как от толчка, и поникла. Он медленно опустил руку с зажатой в ней косынкой и распластался у ног матери.

Несколько человек разом бросились к фургону, из разбитой кабины которого вился легкий дымок.

Раздался еще выстрел. Дверца кабины раскрылась сама собой, и в мокрую колею сползло-тело в сером дорожном макинтоше; форменная эсэсовская фуражка скатилась вслед.

Тоня невольно отшатнулась. Она узнала Грейвса.

Смертельная слабость овладела ею настолько, что ей захотелось тут же опуститься на землю. Чтобы не упасть, она прислонилась спиной к борту фургона. Как сквозь сон она слышала голоса, чувствовала движение людей.

Убитых куда-то унесли, толпа поредела.

Сколько прошло времени, она, пожалуй, не смогла бы сказать…

— Это ты? — услышала она и медленно повернула голову.

Перед ней стоял Смолинцев, без шапки, в брезентовой куртке, перетянутой ремнем.

Должно быть, он увидел, как побледнело ее лицо, потому что быстро шагнул к ней.

— Ты? — прошептала она в свою очередь, чувствуя, что силы вновь изменяют ей и она вот-вот упадет, если он не поддержит ее.

Осенью 1946 года я по своим корреспондентским обязанностям должен был срочно отправиться в один из наших северных городов. На больших расстояниях обычно удобнее пользоваться самолетом, но на этот раз мне не повезло. С московского аэродрома мы поднялись с большим опозданием из-за плохой погоды; в пути тучи прижали наш «ил» к самой земле. Он шел так низко, что, пролетая над деревнями, едва не задевал за трубы домов; было видно, как цыплята и куры, в ужасе вытянув головы, разбегаются в разные стороны. Потом самолет долго пробивался вверх, крупно дрожа и часто срываясь в воздушные ямы. Наконец он снова пошел вниз, сделал крен и вдруг запрыгал по мокрой траве незнакомого аэродрома.

Никто не выходил из машины, потому что дождь непрерывно стучал по обшивке, и в открытую дверь было видно только большое неприютное поле. Прошло больше часа, и нам сообщили, что погода по всему маршруту нелетная и надеяться на дальнейшее следование сегодня нельзя.

После первых огорчений, недоумений, недовольных речей, на что ушло тоже не менее часа, все перебрались в небольшой пассажирский вокзал, состоявший почти целиком из буфетной стойки, трех — четырех столиков перед ней и нескольких деревянных скамеек.