Александр Великанов - Степные хищники

— Это почему же мужик в ксы… ксы… в ксы… ну, в эти самые попал?

— Почему? А вот почему: «Средний крестьянин производит продовольствия больше, чем ему нужно, и таким образом, имея хлебные излишки, он становится эксплуататором голодного рабочего…» А вот дальше: «Крестьянин, как труженик, как человек, который живет своим трудом, как человек, вынесший гнет капитализма, — такой крестьянин стоит на стороне рабочего. Но крестьянин, как собственник, у которого остаются излишки хлеба, привык смотреть на них, как на свою собственность, которую он может свободно продавать. А продавать излишки хлеба в голодной стране, — значит, превращаться в спекулянта и эксплуататора, потому что голодный человек за хлеб отдаст всё, что у него есть».

Петр умолк.

— Это тоже товарищ Ленин сказал? И еще есть?

— Есть.

— Так чего же ты не читаешь? Читай!

— «Свободная торговля хлебом означает обогащение благодаря этому хлебу, — это и есть возврат к старому капитализму. В переходный период мы проводим государственную заготовку и разверстку хлеба. Мы знаем, что только это даст возможность избавиться от нужды и голода… Дать крестьянину сейчас товар мы не можем, ибо нет топлива, останавливаются железные дороги. Надо сначала, чтобы крестьянин дал рабочему хлеб в ссуду, не по спекулятивной, а по твердой цене, для того, чтобы рабочие могли восстановить производство. Каждый крестьянин согласится с этим, когда речь идет об отдельном рабочем, который умирает рядом с ним от голода. Но когда речь идет о миллионах рабочих, тогда они этого не понимают, и старые привычки к спекуляции одерживают верх». [24] Ленин В. И., Речь на I Всероссийском совещании по Партийной работе в деревне 18 ноября 1919 г., Собр. соч., т. 30, стр. 122–129. Газета. «Правда» № 259 от» 19.11.19 г.

— Да-а! — стрелочник покачал головой. — Это здорово сказано, прямо-таки здорово и до чего понятно!

— Ленин всегда понятно говорит, — вмешался Григорий.

— Однако не всякому мужику втолкуешь это. Вон сколько народа пошло за Сапожковым.

— Время придет, — поймут и они. К тому же, не больно много их, приспешников кулацких.

— Беседуете? — как гром среди ясного неба, прозвучал незнакомый резкий голос.

Все трое повернулись к двери, где, прислонившись к косяку, стоял увешанный оружием дюжий парень. По-видимому, он вошёл давно и слышал весь разговор. Губы его кривились в злобной ухмылке, а в руке был наготове наган.

— Большевик? — ткнул он револьверным дулом в Петра.

— Что ты! Что ты! Господь с тобою! Это — телеграфист наш, никакой не большевик. Вишь, старая газетчонка попалась, и от нечего делать читали, забавлялись по моей, стало быть, просьбе.

— Здоров брехать, старый хрен! Тень наводишь на плетень… Ну-ка, пойдем!

— Господи, боже мой! Куда ты его?

— В штаб на разборку. Айда! — говорю.

Бандит сделал несколько шагов к Котельникову и свободной рукой взял того за плечо. В тот же момент Григорий прыгнул на парня. Два пальца изуродованной руки с поразительной точностью охватили шею. Бандит захрипел. Котельников хотел встать, но в глазах взметнулось алое пламя, и тотчас же погасло, — падая, бандит нажал спуск курка.

Пуля попала Петру в сердце.

А через два дня пришли линейные монтеры, и снова затрещал телеграфный аппарат, снова полетели телеграммы, но принимал их новый телеграфист, черноглазый, горбоносый…

«Противник, встретив стойкое сопротивление частей уральского гарнизона, под огнем тяжелой артиллерии отходит в направлении Таловой».

«8-й полк Усова 30 июля взял Таловую и захватил обозы Самарской группы и Витебских пехотных курсов. Бандитами захвачено два автомобиля, которые Усов везет на волах».

В маленькой, на две койки, комнатке изолятора при Уральском гарнизонном госпитале у окна сидела медсестра. Это была небольшого роста белокурая девушка, с нежной молочно-розовой кожей лица и рук. На шей был одет хорошо отглаженный передник, на голове аккуратно повязана косынка. Сестра смотрела в окно, смотрела и не видела ничего: ни запыленных деревьев, ни кирпичного забора с облезлой решеткой. По ее щекам, оставляя дорожки, то и дело скатывались крупные слезы. На коленях у сестры лежал конверт из серой, «казенной» бумаги, на нем серый же телеграфный бланк, исписанный твердым, каллиграфическим почерком с сильным наклоном букв. Видимо, сестра уже не один раз перечитала скупое сообщение:

«Татьяне Ивановне Насекиной. Сим извещаю, что известный вам Петр Котельников, служивший телеграфистом на станции Шипово Рязано-Уральской железной дороги, 29 июля убит в своей квартире бандитами Сапожкова. В бумагах покойного обнаружена записка, в которой он просил в случае несчастья сообщить об этом вам. Начальник станции Шипово (подпись)».

Таня снова заплакала.

Погиб Сережа, теперь не стало Рыжика. Всюду смерти, горе, страдания.

Она взглянула на лежавшего на койке перед ней человека. У него были закрыты глаза, лицо матово-желтое, восковое, на губах синева, как у покойника. Таня тяжело вздохнула и хотела встать, но вместо этого торопливо вытерла глаза и внимательно всмотрелась в больного, — ей показалось, что он чем-то напоминает Сергея. Игра воображения? Нет, на самом деле есть сходство. Если не видеть правой стороны обезображенного параличом лица, уродующих ссадин и кровоподтеков, если представить себе это лицо живым, то сходство будет поразительным. Да-да. Вот этот угол глаза, складка и губы рта, контур носа, подбородка. Таня искала и с удовлетворением находила всё больше знакомых, милых черточек, и к чувству служебного долга прибавлялась бабья жалость. Спрятав письмо в карман передника, Таня взяла историю болезни.

«Фамилия, имя, отчество — неизвестный номер два.

Год рождения — на вид двадцать четыре-двадцать пять лет».

В последующих графах на вопросы о национальности, месте службы и тому подобном стояли прочерки — неизвестно.

«Объективные данные: состояние бессознательное, тяжелое, полная адинамия [25] Адинамия — состояние неподвижности. , дыхание редкое, глубокое, клокочущее…»

Непрошеные слезы мешали читать, сознание воспринимало лишь отдельные фразы:

«…в левой височной области припухлость с кровоизлияниями, на лице и волосистой части головы множественные ссадины с кровоподтеками… справа на грудной клетке кожная ссадина с резко выраженной эмфиземой, распространяющаяся на шею и область живота… на пояснице и в области позвоночника и крестца множественные ссадины и кровоподтеки. Такие же ссадины и кровоподтеки на верхних и нижних конечностях, но повреждения костей не определяется… справа дыхание не прослушивается…»