Александр Великанов - Степные хищники

— Боретесь, кубыть, за хлеб, а сами что творите?

Стоявший рядом бандит молча ударил Костю по лицу.

— Замолкни, гад!

Затем, оглядев пленного с ног до головы, он отвел его от остальных.

— Скидавай валенки! — Поднял плеть. — Ну!

Понимая, что сопротивляться бессмысленно, Кондрашев сел и разулся, а бандит, получив валенки, похвалил:

— Добрая обувка!

В это время раздалась команда:

— Заходи во двор! Живо!

Теснясь в воротах, пленные зашли во двор. Оттуда их погнали на зады, на выгон.

«На расстрел ведут, сволочи!» — сообразил Кондрашев.

Погреб! На белом снеговом покрове виднелась черная квадратная дыра. Не раздумывая, Костя прыгнул, ударился локтем о творило и мягко упал на дно.

«Видели или нет?»

Однако в светлом четырехугольнике над дверью никто не появлялся, а вскоре стихли и голоса. Значит, прошли, не заметив. Кондрашев сгреб под себя гнилую солому, старые листья, поджал ноги и, укрыв их полами полушубка, прижался к мерзлой стене.

Перед налетом на Рахмановку Кузнецов приказал Марусе:

— По льду Камелика подойдешь к Рахмановке вот здесь, где излучина, а когда начнется стрельба, выходи на Карловскую дорогу! Смотри, чтобы ни один большевик в Карловку не ушел! Пулеметчик у тебя надежный?

— Вполне.

— Ну, действуй!

На излучину Камелика Маруся пришла, едва начало брезжить. Остановила свой отряд на накатанной дороге из Рахмановки на хутора и разрешила курить. Воздух заметно серел. Сзади, со стороны Тарасовки, потянуло дымком. В Рахмановке истошно заорал первый петух, ему вразнобой отозвались другие, и не успели петухи замолчать, как загремели выстрелы.

— За мной рысью! — скомандовала Маруся и первой направила лошадь в снег, чтобы напрямик по целине попасть на Карловскую дорогу. Однако по снегу рысью ехать было невозможно, — лошади вязли по брюхо.

— Гляди! Погляди назад! — послышался голос Семена.

Маруся оглянулась. На только что оставленную дорогу из Рахмановки вынесся вороной конь с пышной развевающейся гривой, а у копыт вниз головой волочился красноармеец.

— Черти, что ли, его гонят с убитым? — удивился Семен, а в следующее мгновение воскликнул с неподдельным восторгом: — Вот это да! Уйдет ведь!

«Убитый» неожиданно ожил и одним махом очутился в седле.

— Догнать? — предложил кто-то из задних рядов.

— Далеко уже. Ну и ловкач!

Всадник на вороном коне скрылся за увалом.

— Вперед! — торопила Маруся.

До Карловской дороги оставалось шагов двести, когда на ней показались отступавшие красноармейцы.

— Опоздали! — проворчал ехавший за Семеном бандит.

— За смертью не торопятся, — насмешливо одернул его другой.

Заснеженная лощина кончилась, и Маруся первой направилась к переулку наперерез отступавшим. В переулке она чуть не столкнулась со скакавшим из Рахмановки красноармейцем, опоздала на какую-то долю секунды и пустилась вдогонку. Расстояние между ними быстро сокращалось, — Марусин конь был резвее. Однако красноармеец оказался опытным воякой, потому что все время жался к левой стороне дороги, оставляя Марусе правую, самую невыгодную — рубить проще всего направо назад. Маруся сообразила это слишком поздно, хотела задержать лошадь, но та, разгоряченная, не слушалась поводьев и несла всадницу под удар.

Красноармеец оглянулся и взмахнул шашкой. Увидя блеснувшую сталь, Маруся пронзительно завизжала:

— А-а-а-а!

— Баба! — изумился красноармеец и, слегка повернув клинок, ударил не лезвием, а плашмя.

Удар пришелся по носу и по правой щеке. Маруся вылетела из седла, перевернулась в воздухе и упала на плетень. Острый кол прошил шубу, и атаманша повисла на изгороди. Подскакал Семен. С большим трудом ему удалось сломать кол и освободить Марусю.

— Эх, ну и разукрасил же он тебя!

Действительно, нос и щека так распухли, что правый глаз почти закрылся. Вся правая сторона лица сделалась сине-багровой.

— Чего же стоять? Поедем в село! — предложил Семен.

— Перевяжи меня, неловко так-то людям казаться, — попросила Маруся.

Мимо них скакали бандиты. Назад, в Рахмановку, везли захваченный красноармейский пулемет. Рядом с пулеметом лежал окровавленный труп.

— Комиссар ихний, — крикнул правивший лошадью бандит.

У высокого дома на краю села собралась толпа. В центре круга на снегу лежал труп комиссара, а на нем, как ведьма, выплясывала дикий танец, топтала ногами, плевалась, причитала черноглазая хозяйка дома, где стоял дивизионный штаб, — ей сказали, что ее мужа ранил комиссар.

Семен из любопытства остановил лошадь.

Маруся равнодушно взглянула на беснующуюся женщину, отвернулась и поехала прочь.

— Устинья Матвеевна! Устинья Матвеевна! — вполголоса позвал кто-то.

От кучки пленных отделился красноармеец.

— Устинья Матвеевна, спасите!

Маруся остановила лошадь.

— Спасите! — повторил красноармеец.

Она вспомнила этого парнишку, чубатого и озорного. Он жил неподалеку от Пальговых. На мгновение представился Гуменный, ветки вишенника, лицо Василия… Нет возврата к прежнему, отрезаны пути в Гуменный. Не могла атаман Маруся оставить в живых человека, знавшего ее раньше. Выхватив револьвер, она нажала на спуск.

— За что ты его? — справился подъехавший Семен.

— Одним большевиком стало меньше, — хрипло ответила Маруся и с натугой проглотила слюну.

Разгромив кавдивизион в Рахмановке, Попов двинулся на северо-восток и занял Канаевку и Ломовку. К этому времени он еще не отказался от прежнего своего плана: овладев Иващенковой, взять Самару. Кроме того, на этом же пути лежали охваченные восстанием Марьевская и Андросовская волости, ожидавшие Попова. В последующие дни бандитами были захвачены расположенные по реке Большому Иргизу селения Камелик, Яблоновый Гай, Горелый Гай, Журавлиха. 13 марта Попов занял Красную Поляну, Марьевку и окружил в деревне Падовке отряд товарища Корнелаева, состоявший из 180 курсантов Саратовских пехотных курсов, одной роты 173-го стрелкового полка и 58-го кавэскадрона. После упорного боя отряд этот был разбит и взят в плен. Курсанты сражались до последнего патрона, и вся ярость победителей обратилась на них.

— Расстрелять всех до единого! — приказал Попов.

Банда Маруси вошла в Падовку, как говорится к шапочному разбору. Бой кончился. По дворам шныряли искавшие поживу бандиты, улицу запрудила конница, у колодцев толкучка. Шум, гам, ругань. Кое-где щелкают выстрелы.

Серединой улицы провели человека с разрубленной щекой. Кровь крупными каплями падала на расстегнутую шинель. Ниже скулы мотался кровавый лоскут кожи. Человек с трудом переставлял негнущиеся ноги, часто спотыкался, и было удивительно, что он до сих пор не падает. Остекляневшим взглядом он смотрел перед собой, но, кажется, ничего не видел.