Андраш Беркеши - Последний порог

— Успокойся, Милан. — У Чабы ужасно разболелась голова. Хотелось кричать, рыдать. Были моменты, когда ему казалось, что он сходит с ума.

Глаза у Милана лихорадочно блестели, болеутоляющее, видимо, уже не оказывало на него никакого действия, тело покрылось потом. Чабе чудилось, что он все еще слышит голос Эккера, который говорит ему: «Радович не должен умереть».

«К сожалению, в данном случае смерть вполне целесообразна, — думал он. — Целесообразность тех или иных действий или же решений определяется этическими нормами человека. Так, выздоровление Милана для меня лично — действие целесообразное, поскольку мои этические принципы основываются на врачебной клятве. Но Милан — коммунист, и его этика требует от него верности своим идеям».

— Чаба, разве ты не видишь, что я превратился в развалину? — еле слышно прошептал Милан. — У меня нет больше сил. Я уже не могу больше держать себя в руках. Они почти сломали меня. Но если я заговорю, погибнут более тридцати человек.

— Если даже целая сотня, Милан, то и тогда нет. Прошу тебя, оставь это. Я сделаю все возможное, чтобы тебя больше не пытали. Я лично поговорю с Эккером. Обещаю тебе...

— Я невольно могу стать убийцей более чем тридцати человек, — продолжал твердить свое Милан. — Ты станешь их убийцей. Ты — дрянь! Что тебе смерть тридцати человек, для тебя важнее твое благополучие...

— Не говори ерунды! Пойми же наконец, что я ничего не могу сделать. Покажи-ка твою руку.

Чаба впрыснул в руку Милана очередную дозу морфия.

— А теперь помолчи! — сказал он властно.

Милан закрыл глаза, спустя некоторое время он немного успокоился, хотя страх перед предстоящими пытками не проходил.

— Дай сигарету.

Чаба закурил, а потом сунул сигарету в рот Милану, так как обе руки у того были забинтованы. Он сидел над ним с таким видом, будто его самого приговорили к смертной казни. Он понимал, что попал в ловушку, из которой нет выхода. Люди Эккера будут продолжать пытать Милана. Он хотел помочь другу, но не знал, как это сделать. Если бы он мог пожертвовать своей жизнью и спасти Милана! Чаба вынул сигарету изо рта раненого и стряхнул пепел.

— Загаси, — отозвался тот, — что-то не понравилось. — Он закрыл глаза, словно заснул. По выражению лица можно было подумать, что он успокоился. — Чаба, — слабо позвал он.

— Слушаю тебя, Милан.

— Ты еще веришь своему отцу?

— А почему бы мне ему не верить?

— А если отец тебе прикажет, тогда сделаешь?

— Я бы и тогда не сделал. Мой отец ненавидит тебя, но этого и он не одобрил бы: он знает, что такое врачебная клятва.

— Чаба, иди домой... Иди немедленно... торопись. Езжай как можно скорее. Передай отцу мою просьбу и сделай так, как он тебе посоветует. Иди.

— Почему я должен впутывать в это дело отца?

— Он — мудрый человек.

— Давай не будем вмешивать в это отца... К тому же я ему не собираюсь рассказывать о тебе.

— Ты должен передать ему мою просьбу.

— Почему это «должен»?

— Потому что если они меня окончательно сломят, то я первым назову твоего отца.

— Ты с ума сошел?!

— Ничего я не сошел. Я в здравом уме и полностью отдаю себе отчет в том, что говорю. Твой отец — заговорщик. Он — один из руководителей движения Сопротивления. Я лично вел с ним переговоры. И о покушении на Гитлера ему тоже было известно. С твоим дядей я тоже вел переговоры, так что жизнь твоего отца и матери в моих руках. Да, не забудь спросить у Андреа, у кого она вынула из ноги пулю и кого она лечила в течение нескольких недель в Обуде. Эккеру и это будет небезынтересно узнать. Или ты убьешь меня, или же убьешь Андреа и своих родителей.

— Ты лжешь, я не верю ни одному твоему слову.

— Или я, или они, — проговорил Милан и закрыл глаза. — Иди, пока еще не поздно...

Трамваи уже не ходили, и Чаба попросил довезти его до дома на дежурной машине. Милану он ввел большую дозу снотворного, и тот, по его предположению, должен был проспать до следующего вечера, Чаба чувствовал, что вокруг их семьи замкнулся опасный круг, из которого он не видел в данный момент никакого выхода. Возможно, Милан в отчаянии и наврал, но вряд ли. Если отец заговорщик, думал Чаба, то в припадке жгучей ненависти к коммунистам он, конечно, может приказать ему вылечить друга, чтобы потом рассчитаться с ним. Затем Чаба подумал об Андреа. Было очень обидно, что она отнеслась к нему с таким недоверием. А что, если она действительно является членом какой-нибудь группы Сопротивления? Голова Чабы разрывалась от дум и одолевавших его сомнений. Нужно было посоветоваться с кем-то, кто мог бы здорово все рассудить и предложить разумное решение, так как сам он был уже не способен осмыслить случившееся.

Закурив, Чаба стал смотреть на темное шоссе, по которому с затемненными фарами медленно двигались машины. Постепенно он немного успокоился.

«В конце концов, Андреа сделала то, что является обязанностью любого врача, — думал Чаба. — Она, вероятно, и не знала, что лечит Милана Радовича. А что, если заскочить к Эндре? — мелькнула мысль. — Заскочить и как следует обсудить с ним это деликатное дело? Эндре — испытанный друг, ему можно довериться... Хотя нет, в первую очередь следует серьезно поговорить с отцом...»

Отец, к счастью, еще не ложился спать. В атласном халате, он стоял у карты военных действий и сосредоточенно изучал положение воюющих сторон.

— Я проснулся полчаса назад, — объяснил он сыну. — У меня сегодня был тяжелый день. Принял снотворное на ночь, но и оно не помогло. Здесь был Эндре, он хотел поговорить с тобой и Андреа, но не дождался вас.

Чаба был голоден и сначала направился было на кухню что-нибудь съесть, но потом раздумал. Достал бутылку коньяка из шкафа и налил себе и отцу.

— Рассказывай, что нового? Как тебя принял наш общий друг Эккер?

— Чуть попозже, отец. Все по порядку, а сейчас поговорим о более важном деле. — Он налил себе еще рюмку и жадно выпил. Генерал только сейчас заметил, что сын очень взволнован. — Я присутствовал при допросе Радовича, — начал Чаба. — Ужасное зрелище! Оно будет сопровождать меня до самой смерти. Только теперь я понял, что не каждого человека можно называть человеком, даже если у него и привлекательная внешность. Майор Бабарци как раз и является таким типом. Он у меня на глазах своими руками избил Милана до полусмерти.

— Я понимаю, сын, очень хорошо тебя понимаю.

— Пять лошадей околели бы от таких пыток, но Бабарци лошадей ценит больше, чем людей. Я просто не могу понять, как Милан все это выдержал.

— Он признался? — На всегда непроницаемом лице генерала появилось выражение тревоги.

— Нет. Он потерял сознание, и ничего страшного не произошло. Но мне лично кажется, что он сломлен. Отец, того, что я видел, нельзя вынести. Физически слабый человек находился бы в более выгодном положении, так как он скорее бы умер. Но Милан сильный человек — и физически, и морально. Однако и он вряд ли долго вытерпит. Он мне сам говорил об этом.