Андраш Беркеши - Последний порог

Эккер понял, что тут ему больше нечего делать. Он вышел из камеры. В коридоре он несколько минут разговаривал с Вебером, ожидая пока зажжется красная лампочка. Надсмотрщики сразу же исчезли, так как никто не должен видеть выходящего из тюрьмы профессора Эккера.

Через час Пауль Витман был уже мертв. В затылке у него зияла маленькая круглая ранка. Профессора Отто Эккера охватила боязнь чего-то, какое-то беспокойство. Но скоро все это прошло. Он медленно шел под тенью платанов, слушая шелест листвы. «Скоро наступит осень», — подумал он. Подлецом он себя так и не почувствовал, а болезненную неловкость ему удалось быстро побороть. Сознание этого наполнило его радостью. Витман умер вовсе не потому, что это понадобилось ему, Эккеру. Он должен был умереть по логике вещей: Витман грубо нарушил существующие законы...

Пижама стала совсем мокрой от пота. Эккер встал, прошел в ванную и принял душ. Им опять овладело странное беспокойство. Пауль Витман умер, но профессор чувствовал, что в его памяти художник будет еще длительное время жить. Если он возьмет Эрику к себе, дух ее любовника надолго останется между ними. Но он победит этот дух, пока не знает как, но одолеет его, потому что он хочет жить, а значит, должен и победить.

Позже, уже лежа в постели, Эккер раздумывал о странностях жизни. Человек умирает и в то же время продолжает жить. И что еще удивительнее: живой Пауль Витман никогда не боролся, а мертвый Пауль Витман борется. Может быть, в этом и заключается смысл его смерти?..

Камера чистая и удобная. Сквозь закрашенные белой краской стекла окна ничего не видно, но все-таки это окно, теперь он будет знать, когда день, а когда ночь. Сейчас, например, ночь, но скоро наступит рассвет, и он, Милан, снова увидит, как занимается заря. А вот и кровать. Нажал на нее. Она даже пружинит. Подушка, простыня, одеяло. Непонятно. Произошло что-то особенное. Может быть, ему все это снится? Нет, это не сон. На столе пачка бумаги, ровно уложенная, два очиненных карандаша и пачка сигарет со спичками. Даже пепельница. Милан закурил. Снова вернулась к нему жажда жизни, ощущение счастья.

Особенно радовало то, что новый следователь поверил в его сказку о Цезаре. Теперь он убежден, что Анна не провалилась, иначе ему устроили бы очную ставку с ней. «Вот, пожалуйста, товарищ Радович, перед вами Цезарь, иначе говоря, Анна Нильсон». Хорошую сказочку он придумал, но осторожность не помешает, надо будет повторять ее, ничего не путая. И хотя Милан чувствовал себя страшно уставшим, все же решил, что сразу начнет писать. Однако своего намерения он осуществить не смог, потому что вскоре к нему вошел высокий широкоплечий человек — врач. На вид ему было не больше тридцати, очки в золотой оправе, широкое лицо внушает доверие.

— Разденьтесь... — сказал врач. — Догола...

Он сел на край кровати и с интересом рассматривал юношу. Некоторые движения вызывали у Милана боль, врач заметил это. Дверь камеры при осмотре осталась открытой, в коридоре стоял эсэсовец в черном мундире.

— Побрейте его, — приказал врач.

Эсэсовец щелкнул каблуками и удалился. Через несколько минут пришел унтер, который осторожно побрил Милана. Умывшись и обтеревшись чистым полотенцем, Милан сразу же почувствовал себя другим человеком.

— Сколько вам лет? — спросил врач, начиная детальный осмотр.

— Двадцать.

Врач выслушал сердце, легкие, простучал спину.

— Лягте. — Он показал на кровать. Милан лег. — Расслабьтесь. Еще...

Врач прощупывал живот, нажимал то слегка, то сильнее и несколько раз спрашивал: «Больно?» Милан отвечал.

— Каким спортом занимаетесь?

— Сейчас никаким. Раньше систематически плавал, играл в футбол. Занимался разными видами спорта, в том числе и борьбой.

Проверив рефлексы, врач сказал:

— С внутренними органами все в порядке. Затем он осмотрел раны и следы побоев.

— Тут дело обстоит несколько хуже. Ничего, мы и это приведем в порядок. — Сделал один укол в грудь, другой в руку. — Чем вы занимаетесь?

— Журналист, учился на третьем курсе университета.

Тюремщик смотрел на них со скучающим видом. Врач продезинфицировал раны, смазал какой-то мазью и перевязал. Особенно долго он возился с ранами на ногах. Закончив осмотр, положил на стол несколько таблеток и сказал:

— Если почувствуете боль, примите две таблетки. Завтра я снова зайду к вам и осмотрю еще раз. Спокойной ночи.

Через короткое время Милан испытал чувство бесконечного покоя. «Врач дал мне болеутоляющие таблетки», — подумал он, присел к столу, подвинул к себе лист бумаги и начал чертить какие-то линии. Постепенно из продольных и поперечных линий стала вырисовываться пирамида. Милан снова вспомнил о Пауле Витмане. «Возможно, и Пауль находится где-то рядом, в одной из камер. Как было бы хорошо сидеть с ним вместе! В одиночестве ничего утешительного нет. Вот когда можно было бы вволю поспорить! О Витмане, во всяком случае, можно писать. Очень талантлив, у него была возможность бежать за границу, но он не захотел уезжать из Германии». Милан даже не подозревал, что его друга уже нет в живых. Об Эрике он тоже может упомянуть, ведь и ее арестовали. Ему было очень жаль девушку. Когда в университете разнесся слух об аресте Пауля и его невесты, многие были возмущены, однако никто не осмеливался громко высказывать свое мнение. Пожалуй, один Чаба открыл рот, но и он быстро замолчал, почувствовав враждебное отношение окружающих.

Рядом с пирамидой Милан нарисовал пальму. Мысли его все еще вертелись вокруг Чабы. Теперь их дружба показалась ему странной. Может быть, потому, что он не только не питал доверия к сыновьям богатых родителей, но и страстно их ненавидел. Не общался с ними даже тогда, когда они сами искали его дружбы. Милан был горд, говорил, что каждый должен вращаться в своем кругу: господские дети, разумеется, примут его к себе, если он подчинится им, согласится играть роль лакея или мальчика на побегушках, но равным никогда его считать не будут. Все это он прекрасно понимал, и все-таки к Чабе его влекло, хотя он и знал, что тот является отпрыском генеральской семьи. Еще до того, как они познакомились, в университете рассказывали, что отец Чабы генерал, военный атташе в Лондоне. Кроме того, родители Чабы очень богатые помещики. Они подружились случайно, так как ни один из них не искал общества другого.

Их дружба началась с Моники Фишер. Воспоминание об этом вызвало на лице Милана улыбку. Он попытался вспомнить Монику, представить, как она тогда выглядела. Если она распускала волосы, они спадали ниже пояса. Но сейчас не стоит думать о девушке: это его слишком волнует, С тех пор как он встретился с Анной и полюбил ее, всякую связь с Моникой он прервал.