Андраш Беркеши - Последний порог

Когда он познакомился с Чабой, менаду ним и Моникой еще ничего не было. Милан начал вспоминать, когда же это случилось. Принялся подсчитывать. Полтора года назад, дня через два после праздника Реформации, Милан пошел поужинать в студенческую столовку и тут же заметил Чабу, который сидел за одним столиком с толстяком Хопером. Оба были сильно выпивши. Позвал ли его Хопер или он сам подошел к их столику, потому что свободных мест не было, Милан уже не помнит. Он обменялся несколькими фразами с Чабой, сказав ему, что знает его по рассказам Гезы Берната. Хопер заплетающимся языком прервал их, предложил пойти выпить еще, сказав, что он угощает. «Девушек бы надо пригласить», — предложил Чаба. «Девушек? Ну что ж...» Хопер расхохотался, тряся животом и двойным подбородком. Он и об этом позаботится, будьте спокойны. Моника умеет такие вещи устраивать. «Кто такая Моника?» — в один голос спросили Милан с Чабой. Когда они шли по улице, Хопер поведал им, что Моника Фишер — его кузина. Ей шестнадцать лет, учится на курсах медсестер, но уже все умеет. Чаба смутился, и сразу стало ясно, какой он застенчивый, вел он себя совсем не так, как избалованные юноши из богатых семей, с которыми Милан встречался ранее.

Моника оказалась очень красивой,обаятельной девушкой, но даже в интересах «святого дела» не пожелала звать своих подруг, за что Хопер ее грубо обругал. «О-о! — сказала Моника. — Этот глупый толстяк еще и проповеди читает! Если у твоих друзей кровь играет, это еще не значит, что я должна доставать им девиц». Хопер хотел было ударить девушку, но Чаба заступился за нее и отругал как следует толстяка.

Позже, когда они вдвоем возвращались домой, Чаба рассказал Милану кое-что о девушке. Ее родители — бедные актеры. О матери говорят, что она порядочная сводня, даже собственную дочь готова послать на панель. Когда через несколько недель Моника стала принадлежать Милану, он понял, что девушка просто несчастная, но отнюдь не легкомысленная.

Положив карандаш, Милан порвал лист бумаги на мелкие клочки. Он разволновался, подумал, что действие успокоительного лекарства подходит к концу. И сразу же заподозрил ловушку. Только теперь он сообразил, какая опасность таилась в том, что он собирался написать. Он сознался, что является коммунистом. Но ведь гестапо имеет право арестовывать в интересах безопасности рейха родственников и друзей коммунистов. Иными словами, всех их могут засадить в концентрационный лагерь. Следовательно, он не имеет права писать ни одного слова о своих друзьях. Это, конечно, тоже нелепо, так как о его дружбе с Чабой и Эндре Поором известно всем, и он не может умолчать о них. Милан сел на край кровати, посмотрел на свои забинтованные ноги.

«Все начинается сначала, — подумал он, — но только будет гораздо труднее, потому что новый следователь — враг хитрый и умный». У Милана возникло подозрение, что и друзья схвачены и теперь его самого подвергают испытанию, чтобы выяснить, насколько достоверны его показания. Хопер, этот отвратительный тип, такой слизняк, что от первой пощечины сразу же в штаны наложит и всех выдаст. А ведь он не приверженец нацистов, даже теперь Милан не может сказать о нем этого, он просто слабак. Среди немцев много слабых людей. Объединяясь во всяческие союзы и союзики, они кажутся сильными и грозными, а в одиночку их легко сломить. О нем самом толстый анатом ничего компрометирующего не знает, зато он знаком с его друзьями. На мгновение Милан задумался: «Что знает Хопер об Элизабет Майснер?» Помнится, он встречался с ней один раз. Моника знает об Элизабет несколько больше: девушка давала ей уроки венгерского языка. Для этого она и приходила к ней на квартиру. Моника, разумеется, не подозревает, что Элизабет связная группы Доры. Здесь об Элизабет пока ничего не знают, а то бы у него обязательно спросили о ней. Анне было поручено в случае его провала немедленно отправить Элизабет с фальшивыми документами в Швецию. Что бы ни случилось, но упоминать об Анне и Элизабет нельзя.

Милан встал, с трудом дошел до стола, взял чистый лист бумаги и карандаш, после долгого размышления начал писать:

«Я Милан Радович. Родился в Будапеште 8 февраля 1916 года. Мой отец, Петер Радович, пятидесяти лет, рабочий-текстильщик. Мать, Пирошка Тотнадь, поденщица, работает в красильной мастерской».

Внезапно ему показалось, что он ясно видит перед собой преждевременно состарившуюся мать: ее тонкие, жидкие волосы повязаны черным платком, морщинистое лицо с дряблой кожей улыбается, хотя мать почти никогда не смеется.

Дальше он писать не смог. Отсутствующим взглядом он смотрел в пустоту, охваченный невыразимой грустью.

В понедельник утром Гезу Берната разбудили громкие голоса дочери и Чабы, раздававшиеся из столовой. Он немного удивился столь раннему визиту Чабы, но объяснение молодого человека удовлетворило его.

— Завтра, дядя Геза, вы уезжаете. Мне хочется провести последний день с Анди.

— Правильно, — согласился Бернат и закашлялся так сильно, что покраснели все лицо и шея. Андреа принесла отцу стакан воды и тут же стала укорять его в том, что он слишком много курит, но отец пропустил слова дочери мимо ушей. — Правильно, старина, пользуйтесь случаем, только завтра мы никуда не едем.

Андреа с радостными восклицаниями обняла отца, поцеловала, завертела по комнате.

— Перестань баловаться, девочка, — остановил он ее. — Лучше позаботься о завтраке.

— Когда же мы едем? — спросила Андреа и подошла к Чабе, сидевшему в кресле у стола. По выражению лица юноши нельзя было сказать, чтобы сообщение об отсрочке с отъездом обрадовало его.

— Еще не знаю, — ответил Бернат и, одернув пижаму, подошел к окну, притворил его. — Который час?

— Десять минут десятого, — ответил Чаба и пристально посмотрел на Берната, словно желая отгадать его мысли.

— Наш отъезд откладывается из-за человека, который приходил к тебе вчера вечером и в субботу вечером?

Бернат обошел вокруг стола, потирая небритый подбородок. В наступившей тишине было слышно, как скрипит щетина.

— Ко мне позавчера вечером никто не приходил. А вчера вечером здесь был Чаба.

Андреа удивленно посмотрела на отца. Чаба повернулся к ней, взял за руку и пожал.

— Все так и было, как сказал твой отец, Анди. В субботу вечером к вам никто не приходил, а вчера вечером у вас был я. Разве ты не помнишь?

— Нет. Вчера мы были с тобой в кино, а потом пошли потанцевать в вечернее кафе «Банан». Не дурите мне голову. Отпусти мою руку!

— Анди, — спокойно произнес Бернат, — не сердись, поди приготовь нам завтрак. Потом мы обо всем поговорим. Хорошо?

— Что вам подать на завтрак?

Журналист посмотрел на Чабу:

— Думаю, что вполне подойдет яичница с салом ну и, конечно, чай.