Андраш Беркеши - Последний порог

— Скажи, Эрика, ты можешь вспомнить, как выглядел тот офицер, который заставлял тебя подписывать какие-то бумаги?

— Могу, — ответила она, подумав, и нарисовала словесный портрет офицера, который на удивление совпадал с портретом адъютанта Гейдриха.

«Значит, я не ошибся в том, что между побегом Радовича и вербовкой Эрики существует прямая связь», — подумал Эккер, а вслух сказал:

— Иди ложись, дорогая, а я еще немного поработаю. — Он подошел к письменному столу. — Да, Эрика, я не буду возражать, если ты приведешь в порядок мои книги, составишь каталог. Если захочешь, конечно. Но это совсем не срочно, а если сделаешь, то я буду очень рад. И еще одно, ты здорово помогла бы мне, если бы взяла на себя ведение моих финансовых дел, от которых я так устаю. Первого числа я вручу тебе определенную сумму, а Хильда будет еженедельно отчитываться перед тобой.

— Охотно, — ответила девушка и вышла.

Эккер же сел к столу и задумался. Затем, взяв лист бумаги, он мелкими буковками написал в ряд несколько имен. В середине ряда стояло имя Милана Радовича, от него лучами шли несколько линий, а возле них появились имена: Чаба Хайду, Эндре Поор, Моника Фишер, Элизабет Майснер, Эрнст Хокер, Геза и Андреа Бернат и другие. Постепенно листок бумаги стал похож на изображение паутины, которой оказались опутаны все эти имена. Однако в течение целого года все усилия Эккера не давали никаких результатов.

Летом тридцать седьмого кое-что прояснилось. Однажды вечером перед отъездом на родину Эндре Поор навестил профессора.

— Я хотел бы послать в Пешт письмо одному профессору, — оказал Эккер. — По почте письма идут слишком долго. — Наклонившись к молодому священнику, он доверительно добавил: — К тому же некоторые люди, злоупотребляя своей властью, порой вскрывают чужие письма. К сожалению, многие превратно понимают мой гуманизм. С тех пор как я выручил Эрику из лагеря, некоторые безответственные типы называют меня еврейским пособником. Дорогой, ты не откажешься захватить это письмецо в Пешт?

— Разумеется, — с готовностью ответил Эндре, заметив на маленьком круглом столике под торшером томик библии в кожаном переплете, между страниц которой виднелось несколько закладок, что свидетельствовало: профессор не просто читал, а внимательно изучал ее.

Эккер уже давно разобрался в характере теолога и потому искусно подыгрывал ему, стараясь завоевать его доверие.

— Садитесь, пожалуйста, дорогой мой, — предложил профессор, подводя его к столу. — Чем вас угостить?

Эндре сел, от выпитой рюмки ему стало жарко, и он, извинившись, расстегнул верхнюю пуговицу, освобождая воротник.

— Благодарю вас, господин профессор, я только что поужинал с Чабой и Гезой Бернатом и много выпил. Спасибо. — С любопытством он протянул руку к библии: — Я и не знал, что господин профессор почитывает священное писание.

Эккер уселся на свое место и, откинувшись на спинку, чтобы лицо его находилось в тени, внимательно всматривался в теолога.

— Не почитываю, сынок, а читаю, и притом регулярно. Человека порой мучают сомнения, ответ на которые он может найти в этой книге.

«Выходит, не только у меня, но и у профессора имеются сомнения? До сих пор я считал, что ему все ясно», — подумал священник, а вслух сказал:

— А я-то думал, что сомнения мучают только меня.

Эккер закурил.

— Я полагаю, дорогой Эндре, — тихо проговорил он, — что пребывать в сомнении — это естественное состояние честного человека. Само сомнение является источником веры. — Эккер затянулся сигаретой. Он видел, что ему удалось завладеть вниманием молодого человека. — Мы живем в трудные времена. Каждый день жизнь сталкивает нас с новыми понятиями, а слова приобретают новый смысл. Мой разум порой бунтует против этого, так как каждая клеточка моего мозга привыкла к старому, к уже привычному. «Возлюби ближнего своего...» — вот, дорогой Эндре, моральный приказ, понятный всем и каждому. Но потом что-то происходит. Я вижу вдруг, как именем «нового порядка» умыкают моих друзей. Возникает вопрос: какому же моральному приказу я должен повиноваться? Старому или новому? И кто тот человек, который пишет новые законы? Откуда он черпает силы, от кого получил власть вершить суд над другими? — Медленно встав, он взял библию и начал ее листать. Потное лицо его блестело. Найдя нужное место, он посмотрел на теолога: — Я думаю, дорогой Эндре, и библия убеждает меня, все то, что сейчас происходит в Германии, включая уничтожение проповедников чуждых идей, совершается по воле божьей... — Эккер подошел к столу и, положив книгу, повернулся к геологу, сказал: — И все-таки, дорогой сын, я даже вопреки сказанному выше хотел бы помочь Милану.

— Это вы серьезно, господин профессор?

— Серьезно. Милан Радович очень молод и талантлив. Боюсь, что после побега он примется за старое. Какая судьба ожидает его? Трагичная. И не только его, но и его товарищей. И я думаю, что мы с вами обязаны предотвратить эту трагедию.

— Но как? Для этого нужно знать, где сейчас находится Милан.

— Я уверен, что его родители знают это.

— Могу я навестить их, когда буду на родине?

Эккер подошел к креслу и сел:

— Если это не будет вам неприятно.

— Это почему же? Если господин профессор одобряет это, я охотно навещу их.

— Не хочу обременять вас просьбой, дорогой сын, но полагаю, что вы поступите правильно. Порой мне кажется, что наш с вами друг Чаба знает, где сейчас Милан.

— Не исключено, — задумчиво согласился с ним Эндре. — Чаба ведет себя как-то странно. Сегодня мы вместе ужинали... — Далее теолог подробно рассказал Эккеру все, о чем они говорили.

Профессор внимательно выслушал его, думая о том, что, по-видимому, Геза Бернат более интересная фигура, чем он предполагал. Нужно будет как следует покопаться в ого прошлом.

— Скажите, а что вы знаете о Бернате?

Эндре смущенно потрогал ногти: «Бернат... Что я могу сказать ему о дядюшке Гезе?» Вспомнив об Андреа, Эндре почувствовал острое желание.

— Дядюшка Геза — очень порядочный человек. Он друг детства отца Чабы. — И он рассказал все, что знал о старике Бернате. — Мне его, конечно, жаль. Ему еще много придется переживать из-за Андреа: он ведь обожает дочь, а Чаба не сможет жениться на ней.

— Они состоят в любовной связи?

Эндре опустил голову и сказал:

— Я хочу стать священником, господин профессор, хорошим священником. — Он нервно теребил скатерть. — Но это нелегко. Каждый божий день означает бой. Приходится столько сражаться, что устаешь. Иногда меня охватывает такое чувство, что я должен восстать против господа. Хочется закричать на весь свет: «Господи, ты несправедлив!» — Взгляд теолога остановился на лице Эккера. — Я с детских лет люблю Анди. Люблю как сестру. Она меня тоже любит. Я знаю. Ее детские письма я храню до сих пор. Чабу она ненавидела, и он ее тоже. Он все время называл ее дурой, был груб с ней. Мне трудно говорить об этом, господин профессор.