Андраш Беркеши - Последний порог

— Хорошо, я поговорю с ним об этом, но я не хочу, чтобы вы, дядюшка Аттила, поступались своими принципами. Я хочу стать женой Чабы не путем заключения какого-то соглашения. — Голос ее стал язвительным. — Я не хочу, чтобы вы приносили такую жертву...

Спустя несколько дней Чаба получил звание старший лейтенант медицинской службы, однако Андреа все же не просила его взять ее в жены.

Когда они уже ехали по проспекту Бечи, Миклош заговорил первым:

— Что с тобой? Ты всю дорогу молчишь.

— Я задумалась, — ответила ему девушка. — Скажи, Миклош, твоя Бори большое принесла приданое?

Ехали они довольно медленно из-за сильного снегопада, машина то и дело скользила.

— Если я не ошибаюсь, шесть шелковых панталон, три комбинации и две ночные рубашки.

— Не шути.

— И не собираюсь. Все ее приданое было на ней. Мне жениться не разрешали.

— А почему?

— Из-за социального положения: отец Бори был серебряных дел мастером, но не самостоятельным, а только подмастерьем и на протяжении нескольких лет находился под надзором полиции. Капитан-инженер Миклош Пустаи не мог взять в жены дочь Иштвана Хевера, который к тому же был наполовину евреем.

— И вот родители согласились на брак?

— Мой старик не очень-то интересовался этим: он был настоящим капиталистом, а ее отец был пролетарием...

— А почему ты демобилизовался из армии?

— По многим причинам, но в основном потому, что решил жениться на Бори...

Доставая пулю, Андреа применила не общую, а лишь местную анестезию, о чем пожалела чуть позже, когда ей пришлось делать более глубокий разрез, чем она предполагала. И хотя Радович старался держаться молодцом, по выражению его лица она поняла, что он невыносимо страдает. Операция потребовала от нее сосредоточенного внимания и все же, глядя на залитое потом лицо Милана, она нет-нет да и пыталась вспомнить, где же ей доводилось встречаться с ним.

Милан же сразу узнал Андреа, так как не раз видел ее фотографию. Он охотно поговорил бы с ней о Чабе, но не мог выдавать себя. После окончания операции он поблагодарил девушку и поинтересовался, когда сможет встать на ноги. Андреа успокоила его, сказав, что через несколько часов уколы и лекарства начнут действовать и ему станет легче. Затем она пообещала, что завтра после обеда зайдет еще, сделает перевязку и тогда сможет сказать что-нибудь более определенное.

Миклош тоже поблагодарил Андреа, предложил подвезти ее до госпиталя Маргит. Девушка посмотрела на часы и сказала, что поймать сейчас такси будет нелегко, а потому она охотнее воспользовалась бы машиной Миклоша, а он пусть уж доберется на такси. Пустаи передал ей ключ от зажигания и попросил ехать осторожно, так как дорога очень скользкая. «Мерседес» она пусть оставит возле госпиталя, где он и заберет машину. Одновременно он просил передать Чабе, чтобы тот подождал его, так как у него есть к нему разговор. Имя Чабы он произносил безо всякого опасения, так как не знал, что Радович знаком с врачом.

Девушку провожал Траксель, он предупредил ее о том, что в доме напротив размещается районное отделение нилашистской партии, так что ей не следует пугаться, если она вдруг встретит нилашистов. У ворот они попрощались, и старик снова спустился в подвал. Подбросил в печку побольше дров, чтобы и в сыром подвале стало по-настоящему тепло.

Милан лежал молча и смотрел в потолок — он думал о Чабе.

— Врачиха знает, кто я такой? — спросил он, глядя на Пустаи.

— Ничего она не знает, но и вы не называйте ей своего имени. К слову сказать, она не член нашей организации.

Старый Траксель тем временем принес из мастерской бутылку палинки и три стакана. Наполнил их.

— Первак, — не без гордости произнес он и, показав на Милана, засомневался: — Вот только не знаю, можно ли ему.

— Думаю, что и ему палинка не повредит, — заметил Пустаи и, протянув стакан Милану, сказал: — Выпей для дезинфекции.

Все трое молча выпили.

Милан всегда считал, что излишняя осторожность в их деле ни к чему. Он, например, не понимал, почему ему нельзя было без разрешения встретиться в Стокгольме с Анной. Несколько позже он пришел к убеждению, что среди участников их движения из-за этой самой излишней секретности не завязывается такой крепкой дружбы, какая связывала его с Чабой. Посмотрев на Миклоша Пустаи, он невольно подумал о том, что вот и из буржуя получился коммунист. С первого знакомства он полюбил его, почувствовал, что они могут быть друзьями. Он не знал одного: умеет ли этот человек любить так, чтобы любовь не знала границ? Настоящая дружба между мужчинами начинается тогда, когда они уже осмеливаются рассказывать друг другу о своей любви. Их дружба с Чабой начала крепнуть тогда, когда они заговорили о Монике. Но что бы сказал Пустаи, если бы Милан рассказал, что любит Анну, однако это не помешало ему завести роман с радисткой Элизабет Майснер? Вероятно, упрекнул бы Милана в серьезном нарушении принципов коммунистической морали.

Радович вспомнил о ночной перестрелке.

— Жалко ребят, — сказал он, — хорошие они были. Особенно тот, что маленького роста, с девичьим лицом... Убили беднягу.

— Кличка его Математик, — объяснил Миклош, наполняя стаканы. — Настоящего его имени мы не знали, так что даже родственников не сможем известить о его смерти.

— Фока́, кажется, знает его мать, — заметил старый Траксель, думая о том, что о его собственной смерти вообще никого не нужно будет уведомлять. Наверное, даже не найдется человека, который закопает его труп.

— От родника мы были не более чем в полутора километрах, — тихо проговорил Милан и, чуть приподнявшись, коснулся головой стены. Отпив глоток палинки, он посмотрел на стакан. — Вы сейчас, возможно, думаете, что меня беспокоила только собственная судьба. — В голосе его послышалась горечь. — Все было совсем не так. Когда мы вышли на шоссе, я приказал им возвращаться обратно. Но они не послушались. Фока́ заявил: они, мол, сами знают, что им положено делать, и потому проводят меня до самого родника.

— Так им было приказано, — пояснил Пустаи. — Так уж они договорились с Киргизом.

Милан сразу же вспомнил о высоком скуластом мужчине, прозванном Киргизом. Милан тогда догадался, что с ним разговаривает один из руководителей партии, но место, которое указал Киргиз, не показалось ему особенно надежным.

— Не хочу тебя обижать, Милан, — сказал Пустаи, — но если бы ты послушался меня, то ничего этого не произошло бы. Нелегальная работа имеет свои законы, которые необходимо строго соблюдать.

— Я это понял, так что можете не читать мне мораль. Вся беда заключается в том, что это фашистское государство. И население не поддерживает подпольщиков. — Милан был зол на Пустаи. «Чего он тут выпендривается? — горячился он. — Его это не касается. Я же с восемнадцати лет рискую жизнью, а эти хорошо откормленные господские сынки не имеют ни малейшего представления об обязанностях связного». На душе стало горько. Он невольно вспомнил о своем первом провале. — Вас когда-нибудь пытали? — недружелюбно спросил он инженера.