Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-4

Конечно, приведенные эпизоды недостаточно драматичны, чтобы войти в анналы истории. Тем не менее, они показательны в другом, очень существенном для понимания тогдашней психологической ситуации, смысле.

Хотя с осени 1944 года казакам довелось скрестить оружие с итальянскими партизанами и признать в них серьезного противника (в боях под Нимицем партизаны заставили казаков отступить), подлинными врагами казаки итальянцев не считали. Да и сама война не выливалась в те садистически жестокие формы, как это случалось в Белоруссии. Там, как мне рассказывали, партизаны ловили отставших от беженских обозов казачат, распластывали их на земле, сыпали порох на глаза и выжигали их. Разумеется, «гнев народа», «народная война». И при этом такое свое исконное «Бей свой своего, чтобы чужие духу боялись!» Уж не оттого ли садилась испокон веков на шею народа всякая сволочь?

Уже в ранних боях в Италии, опять-таки по рассказам участников, казаки нередко отпускали взятых в плен партизан (последние сами разделялись на симпатизирующих коммунистам «гарибальдийцев» и умеренных «бадольевцев»), а не передавали их немцам, где они могли быть подвергнуты жестоким допросам органами службы безопасности. Таким же взглядом на итальянцев, как на возможного противника, но не непримиримого врага, очевидно, руководствовались и дежурный вахмистр, отпустивший задержанного мною «беспаспортного бродягу», и те юнкера, которые не тронули хозяина дома, хотя обнаруженные ими взрывные капсюли недвусмысленно указывали на причастность хозяина к партизанам.

Да и сами итальянцы особой злобы в отношении к нам не питали. Итальянские мамы покупали по утрам, для зашедших в местную пекарню юнкеров, горячие, только что из печки, белые, хрустящие на зубах, булочки — раnіnі. На встречу Нового года несколько юнкеров, в числе их кубанцы Женя Химич и Максим Скворцов, были приглашены в один итальянский дом. На празднестве выяснилось различие двух культур в отношении к напитку, привязанность к которому, если верить летописцу, воспрепятствовала князю Владимиру принять вместе с Русью ислам. Итальянцы, пьющие вино ежедневно, но умеренно (бокал-два в день), были поражены способностью гостей поглощать его бутылками. Гости, впрочем, посуды не перебили, вели себя мирно, и в исключительно праздничном настроении вернулись в училище. Там их встретил «видевший на три аршина под землю» и трезвый, как стеклышко, полковник Медынский. Он поставил Женю Химича, как наиболее громкого и разудалого, на два часа под винтовку в зале с пулеметами.

Парады занимали важное место в жизни училища. Они отмечали значительные даты в истории Казачьего Стана. Маршировали мы в том же обширном дворе, в котором проходили утренние и вечерние поверки. Их было три. Первый был связан с награждением атамана Доманова Железным Крестом 1-й степени. Второй — с его производством в чин генерал-майора. Третий — с переездом генерала H.H. Краснова из Берлина в Казачий Стан.

От первого парада в моей памяти сохранился лишь рефрен речи атамана (Доманов не относился к числу вдохновляющих ораторов), который он многократно повторял — «Моя награда — ваша награда!» Эта фраза стала на некоторое время предметом острот юнкеров.

На парад по случаю производства Т.И. Доманова в генерал-майоры приехал СС-группенфюрер Глобочник, в управлении которого находилась провинция Адрия. Я не помню содержания речей. Вспоминаю, как меня неприятно укололо, что у атамана Доманова русские генеральские погоны были прикреплены к мундиру с немецкими офицерскими петлицами, которые были на его полковничьем мундире.

Генерал П.Н. Краснов также носил золотые погоны русского генерала от кавалерии. Но у него они были на мундире с немецкими генеральскими петлицами. Глобочник не мог не заметить этой несуразности, и немцы должны были своевременно предупредить штаб-атамана о необходимости сменить петлицы. Или же приготовить к торжественному акту новый генеральский мундир. В этой резавшей мои глаза неряшливости «на высшем уровне» моя мнительность, взращенная во время моей двухлетней службы в германских ВВС, укрепляла мое подозрение (может быть, в данном случае несправедливое), что немцы не принимают Доманова как военачальника всерьез, не признают в нем настоящего генерала. Старые обиды не скоро забываются.

После парада в честь генерала П.Н. Краснова весь личный состав училища собрался в актовом зале школы. Свое обращение к нам прославленный казачий вождь начал словами: «Мои дорогие юнкера!»

Генерал Краснов был не только признанным писателем (к тому времени я уже был знаком с его повестью «Амазонка пустыни». Позже я прочитал его роман «От двуглавого орла до красного знамени»), но и увлекательным рассказчиком. В продолжение всей его речи мы сидели очарованные обаянием его личности. Он рассказывал нам о России, в которой он родился, вырос и возмужал, которую любил и которой служил. Это была Россия царей и императоров. Ей он сохранил верность и теперь возносил хвалу. Монархия, процветание и слава России в его сознании были нераздельны. Она же была символом единства и престижа России в глазах внешнего мира и в годы внутри- и внешнеполитических успехов и побед, и в годину кризисов и тяжких испытаний. Как иллюстрацию своего тезиса он привел случай из своей жизни, который сохранился в моей памяти до сегодняшнего дня.

После поражения России в войне с Японией в 1904–1905 гг. Краснов, тогда еще молодой офицер, был послан со служебным поручением в Китай. Там он убедился, что, несмотря на проигрыш войны, умная финансовая политика русского правительства (Краснов особо упомянул графа Витте) способствовала сохранению престижа России и доверия к ней в глазах китайцев. В городе, название которого я не запомнил, Краснов зашел в лавку, чтобы купить подарок жене. Кажется, шелковую шаль.

«Чем вы хотите, чтобы я заплатил вам?» — спросил он китайского купца. — Золотыми британскими фунтами стерлингов, серебряными китайскими ланами?» «Нет», — ответил китаец, — платите мне бумажными русскими рублями».

Когда генерал Краснов кончил говорить, зал наградил его взрывом рукоплесканий. Мы были покорены. Расставание было исключительно сердечным, и после отъезда генерала юнкера не став, впрочем, монархистами, ласково величали его «дедушкой Красновым».

Идиллия была нарушена очень скоро. Причиной охлаждения послужило упорное нежелание генерала П.Н. Краснова, Начальника Главного Управления Казачьих Войск, пойти на соглашение с генералом A.A. Власовым, отказ подчинить казаков единому командованию в составе Вооруженных Сил КОНРа. Политика эта шла вразрез с настроением большинства казаков Стана, и юнкера бурно протестовали против нее. Во время второго посещения училища Красновым (я тогда уже пребывал в отпуску по болезни в татарско-ставропольской станице) между ним и юнкерами произошло словесное столкновение. Генерал уехал, заметно расстроенный. Разгневанный полковник H.H. Краснов, инспектор училища, обозвал юнкеров «варварами» и «скифами». Это были два самых крепких слова в его распекательном словаре.