Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-4

Среди этих надписей я обнаружил одну на русском языке: «Мы боремся против казаков, потому что они защищают свою расу». Кто был автором этих слов? Владевший русским языком итальянец? Примкнувший к партизанам советский военнопленный или солдат восточных формирований, сражавшихся в Италии в составе германских вооруженных сил?

Мне было известно, что из казаков Казачьего Стана к партизанам перешла сотня Черячукина. Во всяком случае, в тот момент эта фраза поразила меня своей непроходимой глупостью.

Расизм не был частью казачьего антибольшевизма. В брошюре без указания автора (авторство приписывали генералу П.Н. Краснову), изданном Главным Управлением Казачьих Войск на немецком языке «Das Kosakentum» («Казачество»), в самом ее начале подчеркивалось, что казаки представляют исторически сложившееся, территориально обособленное военное сословие российского государства. Этнически и по культуре они — часть русского народа, а отнюдь не особая нация. Разумеется, это утверждалось в пику националистам-казакийцам, с которыми генерал П.Н. Краснов был не в ладах. Но ведь и сами казакийцы, хотя и возводили предков казаков к упоминаемым летописью «бродникам» домонгольских времен, расовой исключительности казачьей нации не проповедовали.

Больше того, в отличие от генерала П.Н. Краснова, возглавлявшего Главное Управление Казачьих Войск, инженер В.Г. Глазков, глава казакийцев, признал руководящую роль генерала A.A. Власова и высказал готовность войти в состав КОНРа. Казаки защищали не свою расу (тема расы вообще не фигурировала в наших беседах), а отстаивали элементарное право оставаться людьми в ставшем бесчеловечным мире. Не словоблудствуя, без выспренних и высокопарных фраз.

Навешивание лживых ярлыков — любимый прием творцов и манипуляторов общественного мнения. Дураков не сеют, не жнут: они сами родятся. На дураках же умные люди воду возят.

К счастью, тут же рядом у входа в бункер утверждала свои права празднующая жизнь весенняя природа, и в ее примиряющем и животворном окружении я и провел большую часть моего больничного отпуска в станице. Влево от входа начиналась тропа, опоясывавшая скалу, в которой была устроена огневая точка. Тропа заворачивала направо, огибала скалу и ползла к бойнице, глядевшей в долину Тальяменто. Что-то потянуло меня двинуться по этой тропе, и вскоре я вышел на край стены, из которой, как из челюсти, коренным зубом вырастала скала. Но здесь тропа стала очень узкой, и двигаться по ней было возможно, только держась за тонкие стволы деревьев, уцепившихся корнями в расщелинах скалы. Цепко ухватившись за них, я продвигался вдоль скалы, но до бойницы не добрался. Далее держаться было не за что. Тем же путем я возвратился назад. Если бы мои ноги соскользнули с тропы, я повис бы над пропастью. Думаю, что при тогдашнем состоянии моего здоровья у меня не хватило бы сил подтянуть ослабевшими руками мое тело вверх, и сегодня я не писал бы этих строк.

Правда, больше я подобных альпинистских экспериментов не повторял и убивал время на верхушке скалы, непробиваемой каменной крыши бункера. Это было идеальное для отдыха и беззаботного времяпровождения место. Метров 300 в длину и 70 в ширину, хотя за точность не ручаюсь. Высокие деревья раскидывали покрытые молодой листвой руки ветвей. Их стволы вписывались в великолепный альпийский ландшафт. То там, то сям выбивался из земли кустарник. Ноги ступали по роскошному ковру травы. Вокруг свистели и перелетали с ветки на ветку птицы. Это был кусочек земного рая. В этот рай пришел человек. Человек с ружьем. И этим человеком был я.

Упомяну мимоходом, что вскоре после моего прибытия в Кьяулис мама сшила для меня из плащ-палатки камуфляжную куртку. В ней я выглядел подчеркнуто воинственно и молодцевато. В дальнейшем, как мне представляется теперь, она сослужила мне хорошую службу.

Приходил я сюда обычно по утрам после завтрака. С края скалы наслаждался открывавшейся моему взору альпийской панорамой: цепью гор по ту сторону долины и текущей посредине ее рекой. Присаживался где-нибудь под деревом, погружался в преимущественно приятные думы и воспоминания. Затем, отряхнув мечты, вставал и принимался за усовершенствование искусства стрельбы. Целей было много. Главным образом, росшие на вершине скалы деревья. Обычно я выбирал дерево с какой-нибудь четко видимой меткой на коре ствола. Эта метка служила мишенью. Затем с расстояния 20–30 шагов выстреливал в нее четырехзарядную обойму. Подойдя к дереву, определял кучность моих попаданий. Пули входили в ствол дерева, буравя в нем тесно прижавшиеся друг к другу узкие отверстия. Но по другую сторону ствола, вылетая из него, они вырывали клочья древесины и коры, уродовали тело дерева. Тогда мне не приходило в голову, что в моем спортивно-воинственном порыве я бездумно калечу ту самую природу, в соединении с которой я искал душевного успокоения и физического исцеления оттяжкой болезни.

Одних деревьев мне было недостаточно. Я хотел достичь совершенства в стрельбе по движущимся целям. Эти цели нужно было искать не передо мной на земле, а надо мной в воздухе. Время от времени я мог видеть, как высоко над вершинами гор летели на север серебристые четырехмоторные крылатые машины. Они несли смертоносный груз, который они сбрасывали на города по ту сторону от итальянских Альп. Но, как, согласно народной мудрости, «по воробьям из пушек не стреляют», так же не стреляют в бомбардировщики из легких кавалерийских карабинов. Я должен был поискать другие цели.

И вот пришел день, когда порывы моего охотничьего инстинкта оказались удовлетворены. В этот раз я взобрался на скалу после полудня. Как обычно, я стоял на краю утеса и с наслаждением созерцал залитую солнцем долину Тальяменто. И тогда я увидел его. Широко распластав крылья, он плавно скользил над рекою между отрогами гор. Могучий горный орел.

Я вскинул к плечу карабин, прицелился, беря упреждение, мягко нажал па курок. Выстрел. Пролетела секунда, другая. Внезапно орел рванул влево, тяжело взмахнул крыльями, резко пошел на снижение и исчез между деревьями почти у самого подножья противоположного мне горного отрога.

О, конечно, моя пуля не попала в орла. В таком случае он просто рухнул бы вниз. Но она могла оцарапать его, нанести ему ранение, повредить крыло.

Этого было достаточно, чтобы вывести его из строя. Я представил себе, как неспособного к взлету и обороне орла задушит, загрызет и сожрет какой- нибудь обитающий в лесу грызун или лиса.

Вдруг мне стало бесконечно жаль, что своим выстрелом я погубил красивую и сильную птицу. Неприятное чувство до сих пор коробит меня, когда я вспоминаю об этом происшествии в моей жизни. Описанный мною утес не был единственным местом моего лечебного времяпрепровождения. Напротив скалы через дорогу на Виллу Сантину между двумя огромными камнями начиналась вьющаяся вдоль зеленого склона с разбросанными там и сям деревьями тропа. Вскоре я оставлял тропу и взбирался прямо на вершину горы. Подъем на гору был довольно крутой, но времени у меня было много, и я не давал себе запыхиваться. Как говорится, поспешишь — людей насмешишь. С вершины открывался вид на другие вершины, хотя покрытых снегом среди них не было. Посидев и передохнув, я спускался вниз уже другим путем — через кустарники с редкими деревьями. Выходил на тропу, которая извивалась между холмистыми возвышениями и спускалась к Кьяулису. Приходил я домой обычно физически слегка утомленным, но с удивительным чувством умиротворения и душевного успокоения. В здоровом теле — здоровый дух. Ведь когда человек здоровеет и укрепляется духом, начинает выздоравливать и больное тело.