Евсей Баренбойм - Доктора флота

— Кроме «Крильона» ходит еще «Азия», — монотонно продолжал он, и Васятке подумалось, что голос соседа журчит, как вода из трубы в неисправном гальюне. — Трофейная коробка. Капитаны называют ее «большой дурак». Она совсем не держится на волне. Я однажды в проливе Измены чуть концы не отдал на ней…

Сосед уговорил Васятку подняться на палубу, уверяя, что там, на ветру, ему станет легче.

Почти вся палуба была забита жующими животными. Чтобы сделать два десятка шагов, пришлось лавировать между брыкающимися лошадьми и протискиваться мимо рогов и хвостов коров. Васятку поразило, что коровы и лошади совершенно равнодушны к качке.

Неожиданно над колышущимся серо-зеленым морем, над подернутым туманной мутью горизонтом он увидел горы.

— Земля! — крикнул Васятка.

Так кричали, наверное, потерпевшие кораблекрушение мореплаватели, завидев спасительный берег.

Всезнающий сосед объяснил:

— Это японские островки Ресири и Ребунсири. Скоро покажется Сахалин.

Они постояли на палубе, пока не продрогли, спустились в трюм и снова улеглись на нары. Сосед умолк, задремал.

Васятка вспоминал свою долгую дорогу на Дальний Восток, женитьбу в Кирове, встречу с родными в Иркутске. Это были приятные воспоминания. Они приносили облегчение от качки.

Из Москвы они выезжали группой — их собралось человек двадцать пять выпускников-лейтенантов. Билетов, как водится, в кассах не было и на ближайшее время не предвиделось. Сутками валяться на вокзале и опаздывать к новому месту службы не хотелось. Тогда двое смельчаков, в том числе и Ухо государя, прыгнули в вагон на ходу, когда состав подавался на станцию, сами открыли заднюю дверь и через нее пустили всю группу. Не повезло лишь троим, самым последним — их задержал с опозданием появившийся патруль.

В Кирове его ждала Анька. К приезду суженого она сделала маникюр. А вот завиться не успела. Очередь длинная, а поезд приходит скоро. Поэтому второпях дома нагрела щипцы и завилась сама. Да получилось неудачно — сожгла волосы. А он запах сразу учуял, спросил:

— Что это от тебя, Анюта, паленым пахнет, как от пепелища?

С вокзала она повела его к себе.

На другой день они расписались в загсе и устроили маленькую свадьбу — пришло несколько Анютиных подруг, заместитель начальника цеха Женя. Анька сообщила подругам, что Васятка попросился в самую отдаленную точку, на Курильские острова. Подруги ужасались, жалели ее, особенно бывшая бригадирша Тая:

— Как ты, Ань, там жить будешь? Даль-то какая, край земли.

В ответ Анюта только смеялась.

— Как все живут, так и я буду. Чем я лучше других?

— Раньше, говорят, там зимой не оставались, уезжали на материк, — сказал Женя. Не будь этого проклятого диабета, он бы сам с удовольствием отправился в далекое путешествие. Еще дядя когда-то сказал о нем: «В Женькиных жилах течет капля пиратской крови». Только теперь от дома ни шагу. Единственное, что ему доступно — это книги о путешествиях, — Я недавно об этом в журнале читал, — добавил он.

— Так то раньше было, а теперь живут, — отпарировала Анька и прижалась к сидевшему рядом, раскрасневшемуся от выпитой браги мужу. — Мне лишь бы Вася был рядом.

Ничто, казалось, не могло испортить ей настроение — ни предстоящая поездка на край земли, ни причитания подруг, ни разлука с матерью.

— Ань, а работать где будешь? Там, небось, заводов нету. Скучать по Кирову станешь.

— Была б шея, а хомут найдется. Маму оставлять жалко. Это верно. — Она вздохнула, посмотрела на мать. — А скучать не буду. Мне скучно не бывает, — с вызовом сказала она. — Петь буду, вышивать, в крайнем случае, себе сказки рассказывать. Скорей бы Вася вызов прислал. Я уже настроилась ехать.

— Как только обоснуюсь, сразу пришлю, — пообещал он и подумал, что сделал правильно, женившись на Аньке. Именно такая ему нужна жена — веселая, неунывающая.

Они провели вместе только неделю.

Стоял сентябрь — теплый, прозрачный. С утра уходили бродить по окрестностям города. Кажется, только сейчас они немного узнали этот старинный город, где столько прожили. Подолгу сидели на высоком, заросшем старыми тополями обрыве над Вяткой. Река лежала внизу, вся в песчаных отмелях, рябая от ветра. Потом шли в Халтуринский сад, забирались в беседку и там жадно и неутомимо целовались.

В парке уже ничто не напоминало о недавней войне. У киоска с газированной водой стояла небольшая очередь, а в деревянном павильоне у входа торговали пивом, и теплый ветер шевелил белые фартуки официанток.

Став женой, Анька сделалась ревнивой, замечала взгляды, которые он бросал на встречных девушек, требовала:

— Не смотри!

В его выпускном альбоме лежало с десяток фотографий, подаренных девушками. Анька любила доставать их, рассматривать, комментировала вслух:

— Эта ничего. Эта уродина. Эта лучше меня. Лучше, Вася? — спрашивала она.

— Выбрось, — говорил он. — Не нужны они мне.

Но Анька фотографий не выбрасывала, а аккуратно складывала и клала на место. На перроне она крепко держала его под руку, долго молчала, потом неожиданно сказала:

— Поклянись, что сразу пришлешь вызов. Не то встретишь там японскую гейшу и забудешь меня.

— Нет их там, — засмеялся он. Ему было приятно, что его ревнуют. — Говорят, там вообще сейчас женщин нету.

— Ну и хорошо, — успокоилась Анька. — Ни к чему там пока женщины.

В Иркутске родители ждали Васятку почти две недели. Они жили у старшего сына Матвея.

Мотька, как по-прежнему в письмах называл его отец, стал большим начальником, заведовал городским финансовым отделом. Матвей заканчивал университет, женился, пополнел, ходил в шерстяной гимнастерке и хромовых сапогах и был похож на директора завода, на котором работала Анька. Отец еще больше прислушивался к советам сына и любил повторять:

— Надо у Мотьки спросить. Как скажет, так и сделаем. Видано ли дело — какими деньгами человек ворочает! Миллионами! — и, постояв минуту, повернувшись к жене, молча сидевшей за столом, продолжая улыбаться, спрашивал: — Думала ли ты, старая, что у тебя такой сын вырастет? Не думала! То-то и оно. А я так считаю — в меня он. Кровь в ем текет наша, петровская.

— Тю, — смеялась мать, — Слава богу, не в тебя пошел, старого дурака. У тебя рубля лишнего никогда не было. Не то что миллиона. А ежели и были, так ты их завсегда норовил на ветер пустить…

Перед Иркутском Васятка полчаса вертелся перед зеркалом в уборной. Хотел предстать перед родителями в лучшем виде. Шутка сказать — пять лет не виделись.

Он надел белую рубашку, парадную тужурку, прикрепил к ней орден Красной Звезды и медали. Затем низко, до середины бедра, как это всегда делали пижоны, нацепил кортик. Примерил недавно сшитую на заказ массивную черную фуражку, за которую, не дрогнув, отвалил двести рублей. Сшить фуражку у мастера Давидсона считал своим долгом каждый уважающий себя выпускник военно-морского училища. Эти фуражки можно было узнать издалека, они так и назывались «давидсонки».