Григорий Мещеряков - Отыщите меня

Вернула лениво, с сожалением, словно расставалась с очень дорогой для себя вещью. Если бы часы были не батькины, то Петька бы и отдал, уж очень они ей нравятся и каждый раз прямо-таки в восторг приводят…

Забитая «падла» испуганно жмется к уголкам, стенкам, в тени, чтобы никоим образом не угодить на злую примету Князя.

Он сидит, по своему обычаю, на высокой постели и снова жрет свои припасы, полученные и доставленные в мешочках. Князь обложил всю «падлу» податью, ясаком, и каждый приносил свою долю. Одни украдкой выносили сахарок, другие поставляли пайку или горбушки, третьи лишались «маслица», «колбаски», жареной картошки. Сбор дани проводили «холопы» у дверей, держа наготове матерчатые мешочки. Попробуй кто не вынеси, посмей сам съесть, сопатки намылят, бока и печёнки отобьют, в поддыхало врежут. Петьку не трогали и пропускали по неизвестной ему причине. Ни разу пока не задержали, хоть и выходил он пустой.

Опять сегодня очередное перед сном «княжеское пиршество», на виду у десятков голодных глаз, со смаком, причмокиванием и басовитым словесным поносом. Сам Князь ест немного, больше любит показывать, что и как жрет. После представления Князь аккуратно складывает объедки в картонные коробки, жестяные банки и прячет под матрац.

Покончив со жратвой, Князь распорядился, будучи в хорошем расположении духа и веселом настроении:

— Ну, смехи, пора бекасов бить! Соизволяю всем… «Падла» пусть подальше держится, чтоб их гады к нам не переползли, ха-ха… и не осквернили…

Так обычно он шутил. И ничто не предвещало «княжеского» неудовольствия.

«Холопы» и «холуи» потянулись ближе к лампочке, «падла» стала раздеваться подальше от света. В спальне холодно, многие набрасывают пальто на голое тело и принимаются с шутками копаться в одеждах.

Спать здесь, в этой деревянной махине, зимой холодно. Как ни замазывают, ни конопатят окна и ни утепляют, все равно двери со щелями и хлопают постоянно, голландка быстро остывает. Князь не тужит и не мерзнет, потому что укрывается пятью байковыми одеялами, которые берет у «падлы» с других коек. Отказывается только от очень вшивых и пропахших мочой. Лишенные одеял приемыши сдвигали по две или три койки, ложились на них по четыре-пять человек и сверху накрывались матрацами. Это было единственное спасение от холода и простуды.

— А где-ка тут у нас, смехи, Генералец? — вдруг неожиданно пробасил Князь.

Давно не привязывался, словно Петька для Князя не существовал. Сейчас вспомнил, значит, неспроста.

— Чудится мне, смехи, — не глядя в сторону Петьки, хитро говорит Князь, — что Генералец вроде как бы породнился с паразитами и развел на себе богатую вшивую ферму…

— С чего это ты взял!

Князь явно к чему-то подкрадывался, снова искал повод.

— С того самого, — растягивает слова Князь, — что вся спальня, можно сказать, сил не жалеет, тотальные бои устраивает, гниду пачками уничтожает, а ты все в утайке дезертируешь…

— Чего тебе еще нужно?

— А то, что вшивобойка, выходит, совсем и не нужна будет нашему обществу, коли бекасы у тебя на всех нас плодятся и воши твои меня однажды сглотают…

— Отвяжись ты, дерьмо, чего еще заело!

— А ну, нишкни, не бухарись, падла! — прорычал Князь.

— Сам заткнись!

— Делай выволочку, смехи, Генеральцу! Скидывай силком с него вшивую форму и на мороз ее! А падла пусть голым попляшет!

В один миг «холопы» и «холуи» набросились на Петьку и крепко схватили. Несколько цепких рук стянули верхнюю рубаху, потом нижнюю. Тут шнурок порвался, часы выскользнули, упали и ударились о твердые доски пола. Князь молниеносно вскочил, будто ожидал этого момента. Прыгнул, подобно обезьяне, быстро схватил и ловко поднял с пола часы. Он держал их на вытянутой руке, раскачивая в воздухе, и самодовольно смеялся.

— Отдай, это не мои часы, а батьки!

— Такие серебряные, смехи, я видел до войны у одного артиста в большом городе.

— Верни, сволочь, а то пожалеешь!

— Не пужай, Генералец, иди пожалься в райсовет, падла!

Теперь уже было все равно. Петька с силой оттолкнул «холопов» и бросился в драку. Но не тут-то было, всякий раз те отбрасывали его в сторону и переталкивали друг на друга. Он снова наскакивал и, не слыша себя, кричал:

— Гони часы, сволочь! Гони часы назад, гад!

Князь зажал их в ладонях и ухмыльнулся. Хотя «холопы» были на стреме, Князь, видимо, не собирался поднимать бузу и избивать Петьку, лишь злорадно смотрел и хитро подмигивал. Ни драки, ни бучи не заварилось. Любопытные разбрелись по своим койкам, «холопы» и «холуи» остались охранять Князя.

Петька долго стоял недалеко от койки Князя и ждал, но тот делал отрешенный вид и разглядывал крышку часов. От обиды и боли Петьке хотелось реветь. Слез опять не было, и Петька смотрел на всех злым, затравленным и беспомощным взглядом.

— Батька приедет, все равно отнимет часы…

В тусклом свете стриженые головы, похожие на мячики, исчезали в кроватях, а Князь безразлично отвернулся в другую сторону.

— Если не отдашь, фашист, то я тебя убью!

Князь погладил челку и спокойно развалился на одеялах. «Холуи» оттеснили Петьку подальше. Он постоял немного, не зная, что делать, потом медленно вернулся к своей койке и сунул голову под подушку. Сосед ушел к спаренным кроватям. Петька почувствовал, как где-то внутри снова появилась резкая боль, словно закровоточила рана. Лихорадочно лезут всякие мысли. Надо как можно скорее отобрать часы. Надо придумать самую страшную кару и отомстить Князю. Всю ночь надо не спать. Пока есть время, надо думать и думать. Но вскоре все мысли путаются…

Тишина, будто оглох, исчезли звуки земли и неба…

Перекошенные от ужаса лица и бегство людей в никуда. Взлетает разбитая земля в воздух, воронки заполнены водой. Небо от черных самолетов словно в комарином тумане, который рассеивается и так же стремительно собирается в черную тучу…

Горит лес, и копоть мажет дрожащий прозрачный воздух… Беспорядочно носятся в разные стороны кони, похожие на диких, отбившихся от табуна. Лежит на боку убитая корова и одним красным глазом смотрит в небо…

Чьи-то сильные руки несут Петьку, как младенца. Он веса своего не ощущает. Не слышно ни шума, ни взрывов, ни шороха. Закроешь глаза, и исчезает живой мир, нет его больше на свете, и возвращаться туда не хочется. Лес пахнет пожаром и гарью…

Боец с усами ловко орудует ножницами, укорачивая полы и рукава серой шинели. Разно одетые партизаны чистят винтовки. Молодая врачиха строчит на швейной машине. К шинели пришиты желтые медные пуговицы с пятиконечной звездой…

Горячая каша в котелке дышит паром, обжигает щеки и губы.

В штабной комнате, просторной и светлой, много командиров, а может, бойцов или партизан. Они что-то говорят и о чем-то спрашивают. Но ни слов, ни вопросов не слышно, хотя все они шевелят потрескавшимися губами…