Григорий Мещеряков - Отыщите меня

— Айда-шагай в райсовет, там тебе помощь дадут, вниманием окажут…

Отвел и показал на низкое деревянное здание, где внутри по обеим сторонам узкого коридора было много скрипучих дверей. В одной из комнат строгие женщины долго расспрашивали Петьку, так ничего не выяснив и не поняв, но накормили досыта и велели подождать подводы в детдом. Подводы ждать он не стал. Недалеко была станция, оттуда снова поехал неизвестно куда, лишь бы батьку разыскать. В конце концов попал к милиционеру в Котельничах.

— Может, ты переживаешь, что письмо тебя не обрадовало? — снова спросила немка, встретив Петьку у столовой.

— Какое письмо? От Сталина, что ли?

— Разве тебе Валентина Прокопьевна еще не говорила? Она взяла письмо себе.

— Нет, я еще с ней не разговаривал. А когда пришло письмо?

— Кажется, вчера или позавчера, на днях, одним словом, — говорит немка, раскуривая папиросу.

— А что там, в письме?

— Местопребывание твоего папы пока неизвестно, но его настойчиво разыскивают и обязательно найдут… — Она еще что-то говорила, но Петька уже не слышал ее слов. Письмо читать ему не хотелось. Но Валентина Прокопьевна могла хотя бы сообщить?

Обычно она сама подзовет, пальцем поманит или окликнет, а тут вроде бы как избегает. Петька решил Князя повидать, чтобы поговорить окончательно. Может, еще сильнее ему пригрозить, а может, даже унизиться и встать на колени. Но тот куда-то запропастился: сказали, что в поселок ушел.

Дверь, ведущая из коридорчика в комнату Валентины Прокопьевны, была массивная, обитая с двух сторон кошмой, поэтому Петька никогда раньше не стучал: бесполезное дело, все равно не слышно, хоть ногами пинай. Он просто брался за деревянную ручку и тянул на себя. Если Валентина Прокопьевна дома, то дверь никогда на крючке не держит, заходи, не стесняйся, в любой момент, она не испугается и не рассердится.

Он медленно потянул на себя знакомую деревянную ручку. Дверь мягко, без скрипа отворилась. Петька вошел и остановился, как всегда, на пороге.

Валентина Прокопьевна сидела на сундуке у стола и писала. Быстро повернула лицо и, как только увидела его, почему-то сразу растерялась. Вскочила с места, засуетилась, запахивала халатик, словно пряталась от посторонних глаз или холода, потом вдруг резко спросила:

— Тебе что?

— У меня срочное дело…

Она быстро перешла к другому косяку, пытаясь что-то загородить и скрыть от его взгляда. Там, на подоконнике, лежала подушечка для иголок, а поверх видны были карманные часы в корпусе с решеточкой, которые она, будто невзначай, прикрыла ладонью, но от острого взгляда Петьки скрыть так и не успела. Недовольно заторопила:

— Ну, что у тебя? Говори скорей, а то мне некогда и я очень спешу, ночью муж приезжает, я должна заранее подготовиться и встретить, а у меня еще вечером педсовет…

— Зачем он приезжает? — странно спрашивает Петька, не найдя других слов.

— Попутно! — словно гавкает она. — Это, что ли, твое срочное дело?

— Нет…

— Ответ по розыску я оставила в канцелярии, можешь сам забрать. Ну, что еще?

— Да так, ничего…

Сейчас она совсем некрасивая и вид у нее неряшливый. Особенно противные у нее пугливые глаза и рот с презрительными морщинками.

Сил и ума не хватало Петьке быть посмелее. Повернулся и вышел. Медленно побрел по тропинке прочь от этого дома. Хотя уже там, у порога, ему хотелось закричать во весь роздых, затопать ногами, бить кулаками в стену, плакать, скрипеть от злости зубами, требовать и спрашивать:

— Неужели это вы? Неужели это вы?! Неужели это вы, Валентина Прокопьевна?!

Странно ползет сегодня время. На улице уже бледный и усталый вечер, пришел рано и быстро. Всюду серый снег, на черное небо выползает луна, и люди похожи на тени с бледными слепыми лицами. Если ждать до утра, она может передать батькины часы в подарок своему мужу и плакали тогда они о Петьке. Пора самому выкрасть то, что принадлежит ему, Петьке. Первый раз в жизни его вынуждают воровать. Раньше только просил милостыню, и люди от жалости подавали. Сегодня он украдет не чужое, а свое кровное. За это даже суд простить может и оправдает. Петька забрел в спальню, взял с койки короткое полотенце и сунул в карман шинельки. Потом пошел в столовую; дежурные посудомои уже разошлись. В огромном цинковом бачке остыла вода, болталась рядом на цепочке жестяная кружка. Петька отвернул кран, намочил полотенце.

В канцелярии шел педсовет. У спального корпуса маячат людские тени, видать, «холуи» тихарят, а «холопы» изгаляются над «падлой» перед сном. Петька крадучись пошел к дому сотрудников и обогнул угол. Все окна смотрели черными стеклами, лишь в одном, отдаленном, слабо горел свет. Петька подошел к знакомому окну к осторожно забрался на высокую завалинку. Быстро расправил и приложил к стеклу мокрое полотенце. Надавил обеими руками, стекло треснуло и бесшумно сломалось. Осколки попадали вниз, остальные стряхнул с полотенца в снег. Таким же образом выдавил стекло второй рамы и выбросил подальше полотенце. Одной рукой ухватился за косяк, другую просунул в разбитый пролет окна. Пальцы забегали по подоконнику, укалываясь о мелкие острые осколки. Вот наконец игольная подушечка. Теперь не сверху, а под ней лежали часы, гладкие и круглые, с крышкой в мелкую решеточку. Он взял их, тут же сунул за пазуху и спрыгнул в снег. По-воровски прячась и пережидая тени, вышел с территории детприемника. Пригнулся и побежал по знакомой тропинке к тракту. Снег так громко хрустел, что казалось, сзади бежит погоня. Часто оглядывался, но все было спокойно, на белом пространстве не появлялось ни одного человека.

Жаль, что батька не приехал и не подарил пистолет, а то обязательно пристрелил бы Князя. Метился бы только в голову, прямо в переносицу, чтоб сразу наповал, с кровавой дыркой вместо носа…

И на нее дуло направил бы, метко бы целился, прищурив левый глаз. Она бы наверняка очень испугалась револьвера. Но дуло в упор выстрелит ей в крашеные губы, и она захлебнется собственной кровью. Если бы достал раньше простой хотя бы поджиг, то тоже смог бы их убить. Рука не дрогнула бы, глаз не моргнул, в жизни не покаялся бы.

На трассе слабо светили фары. Послышался кричащий звук клаксона. Машины остановились, открылась со скрипом дверца.

— Возьмите меня…

— Тебе куда? Мы — в Котельничи.

— Я тоже туда.

Петька с трудом забрался в кабину и сел четвертым между чьими-то коленями.

— Куда отправился на ночь глядя? Что за спешка-то?

— С фронта батька объявился. Позвал повидаться.

…Все равно у часов какая-нибудь душа да есть, коли они отсчитывают человеческое время. И человеческую боль тоже. Если эта боль не заживет, то всю жизнь часы будут отсчитывать ее время…