Григорий Мещеряков - Отыщите меня

Павел просидел в книжном шкафу весь день. Выходил только на кухню поесть да часто бегал в уборную. Широкая полка за книгами была покрыта ковриком, на ней можно было свободно сидеть, лежать и спать. Дядя Иржи не пошел в этот день на службу и изредка больным голосом отвечал на телефонные звонки. Он ничего Павлу не объяснял, только сказал, что так надо, и потребовал благоразумия и подчинения. У дяди Иржи своя тревога и тайна. По тени было видно, как он ходит в большой библиотеке, волнуется и словно кого-то ждет. Часто останавливался, прислушивался к каждому шороху, вздрагивал и досадовал, когда Павел выходил из шкафа по своим нуждам. Ночью пришел папа, и Павла выпустили из укрытия. Узнать папу было почти невозможно. Он помолодел на целую половину своей жизни. В шикарном клетчатом костюме, в рыжих кожаных до колен гамашах и с тростью, он выглядел франтом из театра или коммерческой фирмы. Бороду сбрил, оставил только противные квадратные усики под носом. Кожа на лице его лоснилась, как будто покрыта гримом или хорошо смазана кремом. Они с дядей Иржи очень торопились. Павла нарядили в парадный костюмчик, принесенный папой, и причесали на проборчик. Папа скупо попрощался с дядей Иржи и, не заходя в свою, квартиру, вывел Павла из подъезда.

За углом дома стояла черная легковая машина. В ней сидела какая-то дама, она приветливо встретила Павла. При свете фонарей Павел увидел, что она очень красивая и накрашенная, как киноактриса. Папа приказал Павлу молчать и ни о чем не спрашивать. Долго ехали по улицам города, изредка папа что-то говорил шоферу. Яркий свет фар автомашины ползал по улицам и стенам. Фонари слабо высвечивали силуэты зданий. Островерхие дома походили на декоративные и сказочные. У шлагбаумов машину останавливали и проверяли документы. Папа выходил с дамою, высокомерно и небрежно подавал бумаги. Военные внимательно рассматривали их при свете карманных фонарей. Дама вела себя странно, она разыгрывала то близкую родственницу, то даже маму Павла. Это очень не нравилось ему, он не хотел быть ни сыном ее, ни племянником. Да и видит ее всего-то первый раз в жизни. Поэтому он бурчал и отворачивался от дамы, которая стояла у открытой дверцы. Она нисколько не обижалась и будто не замечала капризов Павла. Папа делал вид, что сердился, повелительно и специально громко отчитывал сына, требуя послушания. Но красивая дама только улыбалась до ушей, успокаивала шутками папу и уговаривала Павла не капризничать. Она вся колыхалась, словно танцевала в воздухе, потом садилась в машину и хихикала, как глупая девчонка. Военные возвращали документы и пропускали машину дальше.

Выехали из города. Дама сразу перестала быть глупой и надоедливой. Она просто сидела и не замечала Павла, вроде его не было рядом. К рассвету проехали несколько небольших поселений, за которыми раскинулись ровные поля посевов, высокие прямоугольные городки хмеля без окон и дверей. Ухоженные, словно недавно высаженные, леса напоминали сады и парки. Пашни и посевы подходили прямо к дороге. Дама устало смотрела вперед, на дорогу. Взгляд у нее был тревожный и немного грустный. Губы она сжала до морщинок, поэтому выглядела не очень красивой. Так и ехали дальше молча, как незнакомые люди. На какой-то станции догнали поезд. Папа быстро купил билет в кассе и вручил вместе с какими-то документами даме. Он спешно отправил ее с Павлом на перрон, оставшись в машине. Дама показала билет, и они вошли в спальный вагон, а черная машина развернулась в стороне от вокзала и увезла неизвестно куда папу.

В вагоне совсем немного народу, услужливый проводник открыл дверь в купе. Вошли, расположились и остались вдвоем. Дама суетилась и настороженно смотрела на дверь, словно кого-то еще ждала. Она поправляла перед зеркалом прическу, пудрила лицо и красила губы. Лишь после всего этого немного успокоилась. Смотрела в окно и ничего не говорила. Куда, с кем и почему едет Павел, он не знает, никто ему не объясняет и не считает нужным это делать. Сначала было интересно смотреть в окно, потом стало скучно и захотелось спать. На одной из остановок Павел неожиданно увидел папу, который прогуливался по перрону вдоль вагонов с каким-то толстым военным. Поезд здесь стоял дольше обычного, и вагонная публика высыпала на привокзальную площадку. Папа выглядел самоуверенным господином, держался с важным достоинством, свысока смотрел на окружающих, презрительно морщился, противно шевеля губами, и самодовольно улыбался военному. Мельком он смотрел в окна вагона и блуждал глазами по стеклам. Увидев Павла, широко улыбнулся, изящно, как фокусник, подбросил и поймал трость, но тут же повернул лицо к военному. Конечно, Павлу хотелось крикнуть, позвать папу, но красивая дама отпрянула от окна и быстро посадила Павла рядом с собой.

— Тс-с… — приложила она палец к губам.

На других остановках папа опять выходил прогуливаться с военным и стоял уже ближе к вагону, где был Павел, но никакого вида не подавал, что видит сына. Он ехал в другом спальном вагоне, куда пускали особо важных лиц. Павел понял, что разыгрывается какой-то маленький спектакль, в котором главные роли исполняли папа и эта красивая дама, но в правила этой тайной игры его не посвящали. В купе иногда заходили случайные попутчики или обходительный проводник. При них дама преображалась, верещала и несла всякую чепуху на немецком, чешском и словацком языках. При этом оказывала Павлу чрезмерное внимание. Просто замучила: выпускала и разглаживала помятые манжеты, следила за прической и проборчиком, прыскала на воротничок и волосы душистым одеколоном. От этих ее забот его прямо-таки тошнило, хоть убегай из купе, но Павел полностью подчинялся, не перечил, не капризничал.

При появлении контролеров или военных дама еще больше суетилась и выдумывала новые небылицы. Она принималась рассказывать какие-то невероятные истории с неправдоподобными подробностями, которые в действительности с Павлом не происходили. Он никогда не был вместе с ней ни в Берлине, ни в Париже, ни в Монте-Карло. Даже не знает, где они находятся и как далеко от Братиславы. Раньше слышал, что папа изредка ездил в Прагу и Вену, но это совсем близко. Выдумала она и про какой-то фамильный замок, где будто бы каждое утро они поливали душистые розы. Дама становилась просто невозможной. После каждой фразы совсем неумно шутила и громче всех заливалась глупым смехом. Кокетничала и строила глазки так откровенно, что за нее было неловко. Но всем другим это очень нравилось, как нравилась и сама эта красивая дама. Проверки участились, в купе приходили на остановках и на ходу поезда, опять шелестели бумагами и просматривали документы. Каждый раз заглядывали под сиденья, залезали на верхние полки. Осмотрев, извинялись и желали счастливой дороги. Мужчины помоложе весело улыбались, щелкали каблуками и подносили ладонь к козырьку. Дама картинно вздыхала и на прощание протягивала руку в черной по локоть прозрачной перчатке. Одни вежливо пожимали, другие прилипали усами и норовили почему-то выше перчатки. Потом все уходили, оставляя после себя запах сапожного крема. Тогда дама устало закрывала глаза и опускала голову, словно вот-вот расплачется.