Григорий Мещеряков - Отыщите меня

Няня Нюся пошла к дежурной по станции в красной фуражке и спросила ее про начальника.

— Нет его и не будет, — ответила та.

— Да как это так! — всплеснула руками няня Нюся.

— Вот так. В госпиталь его увезли.

— А где этот госпиталь? — чуть не плача, спросила няня Нюся.

— Это еще зачем? — удивилась дежурная.

— Он велел нам сегодня к нему прийти.

— Его вчера увезли. Видать, гангрена на культе началась после ампутации. Он туда попал надолго.

— Беда-то какая, — вздыхает няня Нюся. — Как нам теперь-то быть? Он про нас ничего не наказывал?

— Нет.

— Этого никак не может быть… — не верит няня Нюся. — Он нам тут по военному письму билеты до Бозулука пообещал…

— Ничего не знаю… У меня нет никакого предписания о штатских.

— Нам надо обязательно сегодня в Бозулук уехать, уже и телеграмму отбили, — просит няня Нюся. — Мы и вам покажем это письмо.

— Мне бесполезно показывать, коли начальник ничего не решил. — И дежурная пошла по перрону встречать прибывающий на дальний путь товарный поезд.

На втором пути уже стоял пассажирский, и видно, что давно, нет вокруг него ни суеты, ни переполоха, все уже кое-как разместились. Поезд дожидался отправления, но никто не знал, когда ударят в колокол и дадут сигнал. Вагоны, тамбуры и подножки забиты битком, только что на окнах не висят. Маячат головы и фигурки людей на крышах. Няня Нюся остановилась у подножки, спросила:

— Куда поезд-то едет?

— Пока известно — в Челябу, а дальше видно будет или спросишь.

Няня Нюся забегала, прихрамывая.

— Давай сядем без билетов, — сказала она Павлу, — а по дороге при оказии купим.

Она водила его вдоль вагонов и высматривала место, где бы можно было пристроиться. Все двери были наглухо закрыты. Впереди в окошко паровоза высунулся машинист и смотрел на перрон.

— Уважаемый товарищ машинист, — снизу кричала няня Нюся, — возьми нас, пожалуйста, с мальчонком. Нам страсть как нужно по военному делу ехать в Бозулук. Документ на то есть…

— Нет, нет, мамаша, — ответил машинист.

У подножки вагона, заглядывая в открытый тамбур, няня Нюся просила:

— Дяденьки! Тетеньки! Пустите нас, пожалуйста! — и подталкивала вперед Павла, но никто не слушал и не жалел няню Нюсю. Она сильно хромала, от боли и волнения еще больше припадала на ногу и теперь походила на раненую, подстреленную гусыню. В глазах ее застыли мольба и отчаяние.

— Сестрица, — послышался громкий басовитый голос, — давайте-ка сюда…

Невысокий старичок стоял у перил открытой площадки между вагонами и махал рукой.

— Передавайте-ка сюда внука-то, — прокричал он.

Няня Нюся проворно схватила Павла под мышки, подняла вверх и передала в чьи-то руки. Пять или шесть рук быстро пронесли по воздуху и опустили Павла рядом со старичком. Было очень тесно, но старичок, работая локтями, готовил уже местечко для няни Нюси. Она передала котомку и попыталась подняться сама. Старичок старался подать ей руку, но дотянуться так и не смог. Няня Нюся поняла, что ей туда не взобраться, и заголосила:

— А я-то как же, как же я-то! Люди добрые, да помогите хоть! Ради бога!

Кто-то сжалился и попытался помочь, но няня Нюся каждый раз срывалась. Один раз даже сильно упала и, наверное, больно ударилась.

— Может, вам мальчонку-то назад спустить? — спросил старичок.

— Нет, нет, мил человек, я сейчас, еще немного… Он к родному отцу должен обязательно уехать. Отца-то на фронт вот-вот отправят.

— Мальчишке-то зачем на фронт?

— Нет, он не на фронт, он повидаться… проститься… — Няня Нюся вдруг заплакала. — Сопроводить я его должна.

Сделав еще несколько усилий, она остановилась. Топталась на месте, всплескивала руками, громко причитала:

— Господи милосердный, помоги! Помоги мне, господи милосердный…

— Рад бы вам угодить, сестрица, да не знаю как, — сочувствовал старичок. — Куда ехать-то?

— В Бозулук, родимый, в Бозулук, — громко кричит, чтоб все услышали, няня Нюся.

— Мой путь по той же дороге, могу за ним присмотреть.

— Спасибо тебе, любим человек. — Няня Нюся долго сморкалась, не в силах сдержать слезы. — Ну хоть так-то, да все же… Но я ж сама должна, я сама чуток еще попробую. — Сил у нее уже не было, она с трудом держалась на ногах и помутневшими глазами смотрела на Павла.

— Павлуша, слезай-ка назад, а? Куда ж я тебя одного-то? — говорила она неуверенно и виновато.

— Решайте сами, сестрица, но одного его я не оставлю, — говорит старичок, который сразу показался Павлу добрым. В громком голосе его чувствовалась твердость и сила.

— Павлуша, может, ты все же слезешь, а? Не боишься без меня ехать-то один, а?

— Нет…

— Может, с добрым-то попутчиком и доедешь, а?

— Доеду.

— А когда доедешь, вы уж мне телеграмму отбейте, чтоб я вконец не извелась.

— Дадим…

— А где надо, сделай ему, добрый человек, пересадку, пожалуйста, чай, вместе в одну сторону едете.

— Не извольте волноваться, сестрица, — отвечал ей старичок, — как родного доставлю.

— Павлуша! — не умолкает няня Нюся. — Ты уж послушайся дедушку-то. Храни себя и береги провианта. Когда что неладно или попросят, то показывай письмо, для тебя это военный пропуск. По документу этому тебе всяк поможет… Господи, боже ж мой, может, я все же залезу. — Няня Нюся сделала последнюю слабую попытку, но опять безуспешно, и тут, всплакнув, она совсем смирилась.

Старик успокаивал ее:

— Да не убивайтесь вы, сестрица… Страх в глазах, а душа стерпит. Не без казусов, не без труда, но доедет ваш внучек, не извольте беспокоиться, сестрица, бог сохранит…

Он бы, наверное, еще что-нибудь говорил няне Нюсе, но послышались свистки, гудки, удары колокола.

— Павлуша! — прокричала няня Нюся и отступила от вагона.

Старичок оказался совсем маленьким, ростом чуть выше Павла. Зато голос у него был громкий. Низкий, раскатистый бас его перекрывал даже шум и стук несущегося поезда. Он посадил Павла на свой мешок, в котором был то ли пустой бидон, то ли пузатый бачок. К вечеру подъехали к станции Каменской. Поговаривали, что долго не задержатся, стоянка короткая. Со всех сторон к поезду ринулись люди и штурмом стали брать вагон. Вставали на плечи, лезли по головам, торопились, кричали и ругались. Хватались за что угодно, лишь бы зацепиться и удержаться. Напирали с такой силой, точно выжимали последние соки из людей. Старичок сопротивлялся, упирался руками, еле сдерживая людской напор. Потом он ловко подхватил свой мешок и громко сказал Павлу:

— Лезем-ка все ж на крышу, а то нас здесь задушат, раздавят, как шмакодявок…

Подхватил Павла за плечи и приподнял. Павел, перекинув через шею котомку, цепко схватился за торчащую над головой ступеньку. Перебирая руками, быстро вылез на крышу. Вслед появился старичок с мешком за спиной. С непривычки Павел передвигался по крыше ползком, наконец ухватился за круглую металлическую вытяжную трубу с колпаком. Старичок сел рядом и долго не мог отдышаться. На крыше уже было человек двадцать. Сидели кучками, облюбовав места по центру крыши и примостившись к вытяжным трубам. Женщины в годах, одеты кто во что горазд, некоторые в шерстяных теплых платках, повязанных за спину. Бедная няня Нюся, ей бы ни за что сюда не взобраться. Она бы со страху здесь умерла, а между вагонами ее бы просто искалечили в давке. Хорошо, что она не поехала. Люди сидели или лежали на матерчатых и кожаных сумках, на чемоданах. Среди них были старички и помоложе мужики, инвалиды на вид. Выделялись два старика, что сидели на пузатых своих мешках. Одеты они в полушубки и шапки, невзирая на летнюю пору. Бороды их напоминали соломенные метлы. Не обращая ни на кого внимания, они выпивали, обтирали руками усы и нюхали лепешку. Самогонку из фляжки наливали в зеленую эмалированную кружку.