Ибрагим Абдуллин - Прощай, Рим!

— Товарищи, друзья…

Но ему не удалось завершить начатой фразы, над городом завыли снаряды. Завизжали женщины, выругались мужчины, и через несколько минут на недавно такой шумной площади остались только русские и партизаны из отряда Грасси и Франческо.

Леонид подбежал к Капо Пополо.

— Надо немедленно послать к американцам парламентеров. Не то они в прах разнесут город!

Быстренько нашли машину, усадили в нее Таращенку, Ишутина, Грасси и Москателли и отправили в Рим.

Когда партизаны похоронили Ильгужу Муртазина на монтеротондском кладбище и снова собрались у бывшей комендатуры, на дороге загрохотали немецкие танки. Но вели их не гитлеровцы, а итальянские партизаны. На одном танке стояли Антон и Петр с красным знаменем в руках. Затем в город въехали машины с американцами.

Офицер в странном, вроде нашего лыжного костюма, наряде выпрыгнул из «джипа» и раздраженно залопотал, указывая подчиненным на стены и заборы.

Солдаты принялись спешно смывать и замазывать надписи, гласившие: «Вива Руссия!», «Вива бандьера росса!..»

Вскоре были сняты красные флаги с ратуши и комендатуры.

Не только в Монтеротондо, но и в Риме союзники вели себя нагло и высокомерно, словно завоеватели. Сразу принялись разоружать на улицах итальянских и русских партизан, стирали надписи, в которых римляне выражали свою благодарность России и Красной Армии.

На двух «джипах» подкатили союзники и на перекресток к вилле Тан.

Вызвали Флейшина.

— Почему на балконе красный флаг? — крикнул американский офицер, не выходя из машины. — Сейчас же снять! Рим освободили не русские, а мы.

Алексей Николаевич подошел ближе и спокойно спросил:

— Парле ву франсе?

— А почему здесь французы? — удивился офицер. — Куда хозяева подевались?

— Они давно на Север, к Муссолини сбежали. А я, — пояснил Россо Руссо с достоинством, — я русский. И здесь был штаб русских партизан и подпольщиков. Мы с вами союзники, поэтому вы должны оказывать нам содействие, а не кричать.

От уверенного и резкого тона Флейшина гребешок у американца заметно повял. Он двумя пальцами отдал честь, буркнул: «О'кей!» — и приказал шоферу ехать дальше…

На следующий день, погрузившись на «студебеккеры», в Рим прибыли партизаны отряда «Свобода». Их громким «ура!» приветствовали Конопленко и его бойцы.

В банкетном зале виллы Тан празднично горят огни. Когда в дверях показался Колесников, Россо Руссо, сидевший во главе стола, поднялся навстречу и провозгласил:

— Товарищи! Перед вами герои, освободившие Монтеротондо, партизаны отрядов Колесникова и Таращенки. В честь славных соотечественников наших — трижды «ура!».

— Ура! Ура! Ура-а!!!

— Колесников? — К Леониду подходит высокий, стройный человек, с худощавым лицом и впалыми, тронутыми сединой висками. — Вас Леня зовут, да?

— Да, Леня, — отвечает Леонид, силясь припомнить, где и когда он встречался с этим человеком, в чертах которого ему чудится что-то знакомое.

— Из Питера?

— Да, из Ленинграда.

— А не был ли ты среди сирот, нашедших «приют» в Кадетском корпусе? — продолжает тот, переходя на «ты».

Леонид возвращается в детство. В памяти оживают надменные кадеты, коридоры, столовка…

— Помнишь, какую кучу малу мы устроили из-за куска жирной баранины?

— Кадет Николь?

— Ленька-драчун!

На глазах у слегка захмелевшего Николая слезы.

— Не зря говорит народ: гора с горой не сходится, а человек с человеком… — Леонид улыбается и внимательно вглядывается, выискивая в седеющем человеке приметы двадцатипятилетней давности.

Между тем к ним подходит Флейшин.

— Николь, — говорит он, беря его за руку, — помогал русским пленным бежать из лагерей и находил для них надежное убежище. Дважды сам попадал в знаменитые римские тюрьмы, но выкручивался.

— Революционер! — грустно усмехнулся Николь и прибавил: — А ты, Леня, не очень-то изменился.

— Ну да, — подхватил Леонид, так и не поняв, шутит тот или искренне говорит, — тогда я был семилетним сорванцом, а теперь того гляди дедом обзовут… Поедешь в Россию?

— Если пустят, — сказал Николь, вдруг задумавшись и нахмурив брови

— Конечно, пустят. Ты же в эту войну показал себя настоящим патриотом, советским людям помогал.

— Братцы! Я тоже поеду домой, — закричал падре Ерофео, подошедший поздороваться с Леонидом. Он, похоже, успел крепко выпить. Лицо под хрустальной люстрой переливается всеми цветами радуги. — Хватит, долго служил господу небесному и его наместнику на земле. Теперь хочу потрудиться на благо грешных человеков. — Он сбросил черную рясу и снова крикнул: — Эй, кто на пианино умеет тарабанить? Сыграйте мне «Камаринского». Падре Ерофео хочет плясать до упаду…

Николь сел за фортепьяно, а Алексей Николаевич отыскал глазами Сережу Логунова и хитро подмигнул ему.

С утра их увел к себе в тратторию Альдо Фарабулли. Угостил на славу. До полуночи в траттории раздавались песни — русские, украинские, грузинские и, конечно, итальянские.

Когда настала пора уходить, партизаны по-русски написали на стене траттории спасибо хозяину и хозяйке, потом все вывели свои фамилии — кто цветным карандашом, кто углем, кто масляной краской. На стене места не хватило, так испестрили потолок. Альдо и Идрана были очень растроганы, пошли провожать партизан до самой виллы.

Прощаясь, малость всплакнули.

Рим праздновал ночь напролет. Рим пел. Рим плясал. Распахнулись двери темниц, на площадях, улицах, проспектах, в домах и даже в подвалах ходил ветер свободы. Впервые почти за два десятилетия всюду открыто продавалась газета «Унита». И обычно неспешный Тибр в эту ночь нес свои воды вроде бы живее и веселее…

Наступил новый день. Флейшин после обеда отправился искать начальника гарнизона. С ним пошли Колесников и Конопленко.

У начальника гарнизона Алексей Николаевич разговаривал с достоинством — как представитель интересов советских граждан.

— Господин генерал, мы ваши союзники. Разрешите образовать в Риме Комитет защиты советских военнопленных и помогите обеспечить их продовольствием и одеждой.

— О'кей! — Генерал позвонил.

В кабинет вошел его адъютант. Генерал зашептал ему скороговоркой:

— Выдайте партизанам документы, чтобы они могли беспрепятственно передвигаться по Риму…

— А сколько их всего человек?

— Сто восемьдесят два.

— Ого! — У генерала глаза на лоб полезли. — Столько русских партизан в одном Риме! Колоссально! — Он громко прищелкнул пальцами.

А вечером в виллу Тан явился гость из Ватикана. После обмена приветствиями монах в черной сутане сложил ладони пирожком и приставил к мясистому носу.

— Достопочтенные господа, — елейно пропел он звонким тенорком…