Луи де Берньер - Бескрылые птицы

Любопытно, что русские, называющие себя христианами, как и многие другие номинальные христиане в истории веры, не придавали ни малейшего значения ключевому завету Иисуса Христа, который учит возлюбить как самого себя ближнего, а также проклинающих и ненавидящих нас. Для христиан это не имело значения, поскольку главные эпифеномены любой религии — возникновение и расцвет лицемерия, мании величия и психопатии, и при основании религии первыми гибнут намерения ее основателя. Можно представить, как Иисус с Магометом угрюмо почесывают головы в раю, сличая записи, а потом оплакивают свои напрасные усилия и страдания, которые привели лишь к созданию двух монументальных гробов повапленных.

Неудивительно, что православные армяне, к несчастью для себя, поддались на уговоры собственных пастырей поддержать русских в борьбе против соплеменников-оттоманов и многие вступили в российскую армию. Соответственно, приливные волны сражений заносили беспринципных армянских поселенцев на территории, недавно очищенные от мусульман. Чего же удивляться, что для оттоманских ушей слово «армянин» стало подлинным синонимом предателя, и сотни тысяч армян, разбросанных по империи, жили в напряжении и опасности, обитая бок о бок с оттоманами иных исповеданий и народностей, которые не делали различий между армянами и не разжимали занесенный кулак лишь потому, что конкретный армяшка вообще-то протестант, католик или верноподданный Султана.

В год 1331-й по исламскому календарю и 1912-й по христианскому, в год, когда Греция, Болгария и Сербия, желая расширить собственные территории и освободить своих собратьев, напали на империю, армянин Левон нечаянно толкнул на площади отца Дросулы Константина. Левон, щурясь от солнца, пялился на грифа, появившегося высоко в небе над западной окраиной города, и в результате сей невнимательности ударил плечом Константина, шедшего навстречу.

Пресловутый Константин, закоренелый пьяница, начинал день с жуткого похмелья, а заканчивал блевом в сточной канаве. Некоторые умышленно накачивали его ракы, чтобы потом насладиться учиненным беспорядком и безобразными выходками, на которые он был мастак. Поразительно, как он умудрялся быть пьяным, не имея денег, и хмелеть от одного глотка.

В то утро из-за яркого солнца у Константина бухало в голове мучительнее обычного, он жмурился и корчил рожи, пытаясь облегчить свои страдания. Прошибал лихорадочный пот, подкашивались ноги, перед глазами все плыло, отчего казалось, что мозг отделился и теперь издали управляет телом системой рычагов. Константина уже разозлил мотавшийся по площади Богохульник, который пронзительно выкрикивал оскорбления проезжавшему на Нилёфер ходже Абдулхамиду. Вопли нищего гвоздями вонзались в мозг, от них сводило скулы, и было невозможно определить, где зарождается боль.

Толчок Левона явился весьма нежелательным и дезориентирующим вмешательством в мутный поток сознания Константина, который, не раздумывая, тотчас бросился на обидчика.

— Ты чё? Ты чё? Ты чё? — орал он, пихая Левона в грудь и заставляя пятиться. — Дерьмо собачье! Ты чё творишь? Козел!

Левон (благодаря острому деловому чутью больше известный как Левон-хитрюга) был аптекарем и вообще торговцем. Ему приходилось получать оскорбления, но он никогда не сталкивался с прямым насилием. В то время Левону было всего тридцать два года, у него росли три прелестные дочурки, и все предрекали, что с годами они превратятся в красавиц. Он часто наведывался по делам в Смирну и, подобно Рустэм-бею, с гордостью считал себя абсолютно современным человеком. В его наружности ничто не выдавало армянина: вычищенная красная феска, густые черные усы, шелковый кушак, черная жилетка с золотой вышивкой и сапоги выдавали человека зажиточного и пребывающего в согласии с собой. Левона весьма почитали как знатока полной истории о сорока визирях, что делало его неоценимым гостем в долгие вечера, он свободно общался с городской знатью. Однако аптекарь совершенно не был готов к нападению озлобленного пьяницы с дикой головной болью и вспыльчивым нравом. В отличие от Рустэм-бея, Левон не обладал крепким телосложением и больше преуспел в хитроумии, чем в физической силе, не имея привычки к верховой езде и охоте в горах.

Поначалу Левон от изумления разинул рот. Потом произнес что-то нечленораздельное, а Константин лишь снова пихнул его в грудь:

— Свинья! Грязный армяшка! Предатель!

Пятясь, Левон споткнулся о спавшую в пыли собаку и, взмахнув руками, упал навзничь. Собака завизжала и рванула прочь, поджав хвост и оглядываясь через плечо в страхе перед дальнейшими напастями.

Левон попытался сесть, но пьяница пнул его в ляжку. На площади собирались привлеченные заварухой люди. Константин, сыпля оскорблениями, плюнул армянину в лицо.

— Свинья! Свинья!

Окажись на площади кто-нибудь из знати, или если б жандармы по обыкновению играли здесь в нарды, пьяницу наверняка оттащили бы от жертвы и приструнили. Но никого из авторитетных людей не нашлось, а простолюдины даже обрадовались представлению, тем более что унижению подвергался человек умнее и благополучнее их. Подобных развлечений не бывало с тех пор, как по улицам за волосы протащили Тамару-ханым.

Каждый из этих людей помог бы Левону, если б нашел его раненым на обочине, но сейчас стадное чувство превратило их в стаю гиен.

Хохочущая толпа окружила перепуганного аптекаря и, насмешничая, подзуживала его обидчика, чередовавшего пинки и плевки.

— Давай, Константин! Врежь ему, врежь! — заорал Велед-жирнюга, и его ободряющий вопль подхватили Стамос-птицелов, сборщик пиявок Мохаммед, гончар Искандер, Али-кривонос, Харитос — отец Филотеи и Мехметчика и другие горожане, оказавшиеся на площади. Женщины тоже не отставали: Айсе с дочерью Хассеки, Поликсена и Лидия-яловка ввинтились в толпу и радостно вопили вместе со всеми. Чья-то грубая рука схватила Хассеки за девственную задницу, и молодица, взвизгнув, выпрыгнула из толчеи.

Распаленный толпой, собственной болью и злостью, Константин пинал поверженного аптекаря по ребрам. Левон инстинктивно свернулся калачиком и прикрыл руками грудь.

— Струсил! — закричал Искандер, и все захохотали.

— Он не мужчина! Трусливый пес! — орал Харитос. Толпа залилась пуще.

— Дай ему, дай ему! — хором вопили женщины, будто пьяные менады.

— Предатель! Армяшка! Сучий сын! — заходился Константин, безостановочно пиная скорченное тело.

Пьяница высоко занес ногу, и все вдруг замолчали, поняв, что он собирается обрушить ее на голову аптекаря. Наступил критический момент, когда забава могла превратиться в убийство. Народ онемел и замер.

Висела тишина, а Константин пошатывался на одной ноге, собираясь с духом исполнить намерение.