Джеймс Джонс - Тонкая красная линия

— Ну а дальше? — с нетерпением спросил Файф.

— Ни я, ни жена не могли вынести разлуки, — сказал Белл.

Файф ждал продолжения рассказа.

— Да? — поощрительно улыбнулся он.

Белл взглянул на него почти сердито, с тем же странным выражением печального, бесконечно глубокого терпения:

— Вот и все. — Он, казалось, смирился с неспособностью Файфа понять, о чем речь.

А Файф думал о том, что, возможно, это правда, ведь сам он никогда не был женат. Но он не мог понять, почему так волнуется Белл.

— Мы оба такие люди, которые хотят жить полнокровной супружеской жизнью. — Белл осекся, должно быть, решив сменить тему. — Это недостойно, — сурово сказал он, — недостойно разлучать женатого человека моих лет с женой.

— Да, — сочувственно согласился Файф.

Белл опять упорно посмотрел на него.

— Я кое-как поработал в Манила, пока мы не накопили достаточно денег, чтобы вернуться в Штаты. Мы вернулись, и я поступил на прежнюю работу. — Он развел руками. — Вот и все. Мне сказали, что я больше никогда не получу офицерского звания и что они позаботятся, чтобы меня призвали на военную службу, и, черт возьми, обязательно в пехоту. И вот я здесь. — Он опять развел руками. — Прошло восемь месяцев, пока меня не призвали.

— Какие сволочи! — возмущенно воскликнул Файф.

— А, их нельзя винить. Такие уж у них порядки. А я, с их точки зрения, надул их. Это не их вина.

— Но какие грязные негодяи!

Белл не соглашался:

— Нет, я их не виню.

— Где же она теперь?

Белл опять поглядел на него своим странным взглядом:

— Дома… В Колумбусе. У родителей. — Белл продолжал упорно смотреть на него; его глаза выражали глубокую и, как показалось Файфу, удивительно мудрую сдержанность, за которой скрывалось все то же волнующее, очень глубокое, мучительное и безнадежное терпение. — Сколько тебе лет, Файф?

— Двадцать.

— А мне тридцать три. Понимаешь? Вот тебе и вся история.

— Но почему ты не хочешь, чтобы знали другие ребята?

— Во-первых, потому что солдаты не любят офицеров, и это было бы неудобно. А во-вторых, — резким голосом произнес Белл, — потому что мне неприятно говорить об этом, Файф.

— А… — Файф покраснел, приняв его упрек.

— Я рассказал тебе только для того, чтобы ты знал, почему я не хочу, чтобы об этом говорили. — Белл смотрел на него строгим, почти повелительным взглядом.

— Не беспокойся, я никому не скажу, — обещал Файф.

Файф сдержал свое слово. Он никому об этом не рассказал, но все равно в конце концов тайна раскрылась. Через неделю вся рота узнала о прежнем положении Белла, и никто не знал, каким образом. Но ведь нет ничего тайного, что не стало бы явным. Все офицеры, конечно, знали, знал и Уэлш, и все, кто работал в канцелярии. Стейн вызывал Белла и имел с ним долгий конфиденциальный разговор, о содержании которого Файф ничего не знал. В общем-то это известие произвело лишь небольшой фурор. Файф был огорчен происшедшим и немного ревновал, увидев, что тайна выплыла наружу. Пока она оставалась тайной, Файф чувствовал себя лично заинтересованным в деле Белла. Как только тайна стала всем известна, Файф отправился к Беллу и объяснил, что виновник этого не он. Белл только поблагодарил, глядя на него с тем же странным сдержанным, скорбным, терпеливым выражением.

Обдумывая потом рассказ Белла, Файф решил, что это далеко не такая занимательная история, как он представлял. Он надеялся на нечто более драматичное, вроде кулачного боя с генералом. Собственный опыт Файфа с женщинами был далеко не богатым. Были в его жизни две любимые подружки, одна дома, другая в университете, в городе, где стояла дивизия и где он прослушал несколько курсов. Файфу так и не удалось переспать ни с одной из них, но в разные времена он спал со многими проститутками. То, что сделал Белл, потому что хотел быть с женой, Файф считал скорее проявлением слабости. С другой стороны, надо отдать справедливость Беллу в том, что он действительно верен жене. Потом, когда они подружились, Файф несколько раз ходил в увольнение с Беллом, но никогда не видел его с женщиной, не видел даже, чтобы он чего-то домогался. Когда другие уходили к женщинам, он оставался один и пил. Он отдавал должное Беллу и хотел бы знать, верна ли жена Беллу так же, как он. И ему было интересно, хочет ли знать это сам Белл. Наверное, хочет, думал он.

Что было бы лучше, рассуждал Файф: заставить ее написать и честно признаться, что она гуляет с каким-нибудь нарвем или парнями, хотя любит тебя? Или пусть спит с кем хочет, но не рассказывает тебе, а продолжает писать, как будто по-прежнему верна, считая, что, если ты никогда не узнаешь, тебе не причинит это боль? Файф не мог решить, что бы он предпочел. Но оба варианта заставляли его сердце бешено колотиться, он даже чувствовал легкую боль в желудке, хотя не мог сказать отчего. Может ли женщина любить одного мужчину и развлекаться с другим, когда мужа нет дома? Файф полагал, что может. Но разумеется, эта мысль была ему противна. Она оставляла мужчину каким-то беззащитным, и Файф испытывал тревожное чувство, думая о женщине, которая так поступает. Они-то дома, где можно иметь любовника. Господи, а в этом богом забытом месте нет ничего подобного! А ведь Белл говорил, что его жене требуется много физических наслаждений… Файф был рад, что он не женат.

Когда тайна о прежнем положении Белла раскрылась, интерес, который вначале проявляли к нему все, постепенно угас. Некоторое время солдаты смотрели на Белла с любопытством, думая о том, что среди них находится бывший офицер, но вскоре и об этом забыли. Файфа, с его обостренным чувством справедливости, больше всего возмущало отношение к Беллу сержанта Уэлша. Уэлш взглянул на его личное дело и с презрением бросил его на стол, отпустив одно из своих ядовитых, циничных замечаний, безжалостно унижающих и способных привести в ярость каждого, кто, подобно Файфу, верит в гуманность:

— Вот болван так болван! Наверное, рассудил про себя, что не будет никакой войны, — зачем же попусту терять пару лет? Спорю на десятку, Файф, что не пройдет и пяти дней, как он начнет отдавать приказания.

Уэлша ничуть не беспокоило, что он оказался совершенно неправ. И вот теперь этот человек надвигался на Файфа с безумным, лукавым блеском в глазах, и тот приготовился по возможности стоически вынести предстоящую взбучку. Файф с несчастным видом оглядел поваров, беспокойно столпившихся в ожидании вокруг своего начальника.

От начальника кухни Сторма не укрылось выражение лица сержанта Уэлша. Сторм, двадцати шести лет, отбывал третий срок службы в армии и знал повадки первого сержанта так же хорошо, как его писарь Файф, и так же хорошо видел надвигающуюся опасность. За восемь лет службы Сторм знал многих первых сержантов, но ни один не был похож на Уэлша. Большинство были довольно флегматичные, солидные мужчины, запятые главным образом канцелярской работой, привыкшие командовать и любившие, чтобы им подчинялись. Было среди них несколько старых пьяниц, на которых смотрели сквозь пальцы из-за прежней добросовестной работы; другие пользовались услугами деятельного штаб-сержанта, который со временем должен был их сменить. Иногда среди этих двух типов можно было встретить кого-нибудь, помешанного на том или ином пунктике, но никогда не было такого, как Уэлш.