Сергей Бояркин - Солдаты афганской войны

Строй — все сто двадцать курсантов — стоял в полном оцепенении.

Наконец, сержант остановился. Вспотев и учащенно дыша, он с презрением обратился к строю:

— Так будет с каждым чмошником, в чьей тумбочке найду грязь! А ты, желудок, давай вставай!

Курсант тяжело поднялся с пола. Он хлюпал носом и вытирал с лица слезы то одной ладонью, то другой.

— Еще будешь срач разводить?

— Никак нет, — тихо ответил курсант, еле сдерживаясь, чтоб не разрыдаться.

— Не слышу! Громче!

— Никак нет, — ответил курсант громче.

— Встать в строй!

— Есть встать в строй.

Другие сержанты в это время ходили вдоль строя и с холодным выражением всматривались в наши лица. Они искали в наших глазах страх. А страх — вот их главная власть над подчиненными.

— Не надо из себя мнить героев-десантников! Мы из вас, недоносков, мозги-то выбьем. Рота, отбой!

Мы разбежались по койкам. Я весь залез под одеяло. В голове — звенящая пустота оттого, что не знал, как осмыслить увиденное. И вдруг, как молнией, меня пронзило жуткое открытие: — ТЮРЯГА!!! В голове сделалось тяжело и застучало как приговор: — Два года! Два года в этом кошмаре! — От обреченности и бессилия подступил комок к горлу. Стало так горько и обидно, такая тоска защемила — хоть плачь. В тот вечер мгновенно исчезла вся романтика службы в воздушно-десантных войсках.

Этот урок хорошо прочистил нам мозги. Ведь никто не осмелился заступиться за товарища, никто даже слова не сказал, каждый думал: «Только бы не меня». Теперь из страха быть наказанным каждый будет делать все быстро и выполнять любой приказ с полуслова.

В меня стал вселяться страх. Вот она — уже обкатанная дорожка! Теперь, когда очередь дойдет до меня, и сержанты, придравшись к любому пустяку, станут меня избивать — то все так же молча будут стоять и смотреть. С ужасом я начал понимать, что это всего лишь начало — только первый шаг, а настоящие испытания ждут меня впереди. И обратной дороги нет — я уже попал в мир Армии. Теперь только вперед, на полных два года.

Не прошло и недели, как получил «боевое крещение» и я. В тот день меня угораздило по нужде забежать в ротный туалет. Не успел я приблизиться к одной из кабинок, как меня тормознул капрал из соседнего взвода (еще пару недель назад он сам был курком):

— Стоять! Куда прешь? А-а?

Я мгновенно понял, что мое появление здесь неуместно. Капрал надвинулся на меня вплотную и, не вынимая сигареты изо рта, скомандовал:

— Позу десантника, принять!

Тогда я еще не знал, что в просторечие эта поза имеет более короткое название «раком», однако времени на размышления не было, поэтому, полагаясь на интуицию, я слегка наклонился, прочно ухватив правой рукой воображаемое кольцо парашюта, а левой — его лямку, как бы готовясь к десантированию. Капрал меня поправил, значительно усилив наклон, и тут же втянул по шее так, что в голове зазвенело и просветлело.

Так мне было втолковано, что сортир в армии служит для того чтобы его до блеска драили и в таком виде передавали от одного наряда другому. Пользоваться же этим благородным заведением по прямому назначению и в любое время имеют право только сержанты и офицеры, а курсанты — только в определенные часы после подъема и перед отбоем. В остальное время нам приходилось бегать через плац в лесок.

Вскоре я повстречался со своим приятелем — мы вместе с ним ехали сюда в поезде. Наши пути разошлись когда его определили механиком-водителем, и он попал в другую роту. И вот только сейчас, в перерыве между занятиями, в курилке мы случайно увиделись и обменялись своими первыми впечатлениями. Вид у него был мрачный.

— Не армия, а какой-то дурдом, — первым пожаловался я. — С сержантами нам не повезло — попались как на подбор — одна мразь. Ни одного нормального нет! Все только и могут — орать да командовать. А чуть что, сразу бьют.

— Да-а, — печально протянул мой приятель. — У нас вообще звери. Мне уже сержант зуб выбил, — он показал зияющий проем между зубов. — Козлы!

— Ничего себе!.. Вот гады! А знаешь, ты расскажи командиру роты — он им устроит. Это же не просто рукоприкладство, а нанесение телесных повреждений! Тут в суд можно подать!

— Да ну их… Даже если и посадят его — что изменится? Мне же хуже и будет. Другие сержанты совсем прибьют. Я уж молчу — здесь правду не найдешь… Тоже мне, насоветуешь! Его накажут?! Жди! Ты что, еще не понял здешних порядков?

Армейские порядки мы усваивали быстро, так как учителей у нас было достаточно, и методы обучения они применяли самые простые и очень доходчивые.

Сразу же я начал воспринимать всех своих командиров как надсмотрщиков, которые всегда торопят и не дают опомниться с подъема до самого отбоя. Приказы отдаются со злым лицом криком, богато украшенным матом. Причем, в конце каждого предложения, уважающий свое звание командир, непременно полной грудью гаркнет как из пушки прямо в лицо: «гА-А!»

— Что за вид, падло?.. гА-А!!!

От этого гортанного «гА-А!» прошибает все сознание, подавляется воля. Сразу чувствуешь себя бесправной скотиной. Этот широко распространенный прием — отдавать приказы так называемым «командирским голосом» — всегда на вооружении у сержантов.

В нашем взводе заправляло трое сержантов — три командира отделений: заместитель командира взвода Сакенов — казах из Алма-Аты — отслуживший полтора года; Шлапаков, отслуживший год (между собой курки их называли Сакен и Шлапак), и Стрепко — вчерашний курок, отпахавший только полгода.

Командиром нашего взвода был лейтенант Жарков. Не прошло и года как он окончил рязанское десантное командное училище. Высокий, стройный — с фигурой Аполлона, всегда подтянут и всегда улыбается. Лицо пухленькое, щечки чистые, как у юноши, горят. С такими внешними данными он был просто неотразим для женщин. Здесь, в учебке, он женился уже во второй раз, сразу же найдя себе местную, очень симпатичную медичку.

Что сержанты в целях поддержания дисциплины бьют курсантов, Жарков знал и поощрял. И уж если лично ему хотелось кого воспитать, то делал он это легко и непринужденно — вызывает провинившегося из строя и говорит:

— Ил-76 идет на посадку.

Курсант разводит руки назад словно крылья самолета, подается головой вперед и гудит:

— У-у-у!..

В это время навстречу головной части самолета с размаху двигается кулак лейтенанта. От резкого столкновения рев самолета мгновенно стихает:

— Есть посадка! Встать в строй!

Этим командирам и предстояло в течение полугода сделать из нас настоящих солдат.

На гражданке мои знания о службе были сильно ограничены, и тогда я наивно полагал, что хороший солдат, это тот, который метко стреляет, хорошо знает военное дело, физически крепкий, находчивый, смелый и обязательно — надежный товарищ. Именно такими: веселыми, дружными и смекалистыми — их всегда изображали в фильмах и телевизионных передачах. Но как только я сам залез в шкуру солдата, вся эта чушь сразу же и навсегда была выбита из моей головы. Я понял, что моральные качества здесь никого не волнуют вообще — лишь бы хватало здоровья работать. От нас требовали только одного — полного повиновения. Сделать воина послушным, а значит — вытравить из него всякие проявления личности — задача не из легких, но здесь, в армии, эту задачу всегда решают с успехом.