Бранко Чопич - Суровая школа (рассказы)

— Гм, вот штатская жизнь, заснули они все тут, в тылу, что ли?

На домах то здесь, то там виднеются флаги. Чем ближе к центру, тем их больше. Только теперь Николетина догадывается, что это может означать, и ищет взглядом взводного Ежа.

— Йовица, уж не началась ли эта самая Скупщина [21] Скупщина — парламент. , или там заседание правительства?

С того временя как в бою под Цазином был ранен ротный комиссар Пирго, Йовица стал своего рода политическим советником Николы. Хотя он знает, быть может, Меньше командира, Николетина всегда обращается к своему добродушному и терпеливому односельчанину, встречая такую надежную поддержку и такой искренний отклик, словно он рассуждает вслух сам с собою. Все самое лучшее, что мог бы он сказать и пожелать себе, скажет и пожелает ему этот понурый Йовица.

Хотя Еж принадлежит к числу бойцов, что помоложе, все партизаны с некоторого времени называют взводного Батей, ибо он горбится так же, как их отцы. Раннее сиротство наложило на его лицо печать постоянной глубокой озабоченности, так что при взгляде на него каждый думает: этот, как видно, добровольно взвалил на себя и мои заботы.

Батя Йовица напряженно моргает, словно силясь сообразить что-то, и тупо глядит на Николу.

— Я говорю, не началось ли заседание Скупщины, или как она там называется?.. — громче повторяет Николетина и недовольно потирает небритое лицо.

— А-а, ну да, конечно! — спохватывается Йовица. — Как это она называется, брат? А?

Все так же моргая, он торопливо роется в торбе, вытаскивает оборванный по краям лист бумаги и разочарованно рассматривает его:

— Нету… искурили… Вот тут было записано.

— Искурили политический материал? — меряет его Николетина укоризненным взглядом. — Нечего сказать, хорош у меня помощничек!

— А что делать, коли у меня вся рота просит!

Им приходится обратиться за информацией к новичку, восьмикласснику, присоединившемуся к роте в самом Бихаче, и тот объясняет им, что сейчас в городе заседает Антифашистское вече народного освобождения Югославии, или АВНОЮ.

В беготне и сутолоке, наступившей после освобождения Бихача, когда к тому же и комиссар был ранен, никто толком не разъяснил бойцам Николиной роты, что такое АВНОЮ. Поэтому они поняли дело так, что в Бихаче собирается партизанское правительство. Новичок-гимназист, правда, пытался, как мог, растолковать им, в чем дело, но бойцы не очень-то слушали его, а еще меньше верили. Что он может знать — в роту пришел только вчера, на шее шелковое кашне, видать, барич. Эх, будь тут прежний их Гимназист, была бы совсем другая песня!

Николетина словно воды в рот набрал, он молча шагал впереди колонны, как нагруженный мешками помольщик; когда роту разместили, он отозвал Йовицу в сторонку.

— Пойду-ка я посмотрю, что там делается. Не мешает, знаешь, проконтролировать.

— А что именно?

— Да вот это самое АВНОЮ.

— Тебе-то что за дело до него?

— Вот те на! — вытаращил глаза командир. — Создается правительство, командование всего государства, а ты говоришь — что мне за дело? Хочу посмотреть, я все тут.

Николетина прибрался и подтянулся, насколько было возможно. Насупившись, он решительной походкой направился к дому, где происходило заседание. Глядя на дом, он припомнил, что здесь вроде бы он сражался в ноябре. Это придало ему решимости.

Перед самым домом его остановил часовой.

— Эй, товарищ, ты куда?

— Надо заглянуть, — деловито ответил Николетина и собрался пройти.

— Нельзя, товарищ.

Никола вздрогнул, как от удара, и мрачно уставился на часового.

— Как нельзя? Ты что?

— Нельзя, там заседание.

— Так я из-за него и пришел.

Часовой позвал начальника караула; тот, убедившись, что Николетина не делегат и не гость, с важностью покачал головой:

— Нельзя. А что тебе там надо?

— Хочу посмотреть, кто там есть.

— Ишь какой! А тебе что за дело?

Николетина вскипел:

— То есть как «что за дело»?! Я тут второй год кровь проливаю, того и гляди головы лишусь, а теперь, когда создают власть и государство, меня не пускают посмотреть, на что все это похоже?! Чепуху ты городишь, братишка! Есть у меня право…

Начальник караула несколько смутился.

— Никто тебе, товарищ, не говорит, что ты не имеешь права, но только… Запрещено, брат, входить, пока там идет работа, приказ такой.

— Да успокойся ты, парень, не стану же я там в барабан колотить. Тихонько войду и погляжу, кто там сидит.

— И этого, товарищ, нельзя. Николетина нетерпеливо почесал в затылке.

— Ну ладно, а если я на животе подползу и посмотрю как-нибудь одним глазком?

— Ты что, с ума сошел или дурака валяешь? — сдвинул брови начальник караула. — На брюхе он полезет на заседание АВНОЮ, нечего сказать!

— А что ты удивляешься? — приосанился Ниджо. — Я во время боя пол-Бихача прополз на пузе, так неужто десяти шагов до зала не проползу?

Начальник охраны только отмахнулся, исчерпав все доводы. Николетина оглянулся на Йовицу Ежа, который стоял в трех-четырех шагах от них, и полусердито-полушутливо подмигнул.

— Видишь, Йовица, и заглянуть не дают. Неспроста это, что-то меня сомнение берет.

— Какое еще может быть сомнение? — сердито спросил начальник караула.

— Как какое? — рявкнул Никола. — Если тут и правда составляется настоящее наше правительство, партизанское, почему его от меня прячут и охраняют? Почему мне нельзя заглянуть туда?

— Нельзя, и все тут! — уперся начальник караула, не вступая в дальнейшие объяснения.

— Выходит, ты мне не дашь увидеть мое собственное правительство? — побледнел Никола и вплотную придвинулся к начальнику.

— Не дам. Ну и что?

Николетина резко обернулся и прошипел:

— Йовица, веди роту!

И Йовица, и начальник караула были в замешательстве.

— Какую еще роту? — нахмурился начальник.

— Мою роту! — рявкнул Никола. — Если мы могли ворваться в блиндажи перед Бихачем и пройти по мосту, когда по нему строчило пять пулеметов, не остановит же нас эта несчастная дверь с парой часовых.

Йовица приблизился к начальнику караула и озабоченно сказал:

— Пропусти его, товарищ, пусть заглянет. А то наделает он нам хлопот, уж такой у него нрав, черт бы его побрал! Рота за ним в огонь и в воду пойдет.

Начальник караула с остервенением плюнул и хмуро поглядел на Николетины перекрещенные ремни.

— Ладно, оставь тут оружие, приоткрою тебе дверь, так и быть, заглянешь.

У Николетины округлились глаза.

— Оружие? Какое оружие?! Я дал зарок не снимать оружия до самого Берлина и сейчас не сниму, хоть бы там, в зале, сама святая Троица сидела.

— Ну, делай, брат, как знаешь! — отмахнулся начальник, которому надоело препираться; введя вместе с часовым Николетину в здание, он осторожно приоткрыл дверь и шепотом сказал: