Вениамин Дмитриев - Тайна янтарной комнаты

Занятия в учебных заведениях прекратились, началась эвакуация на восток, в глубь страны. Но Руденко ехать отказалась. Не потому, что она думала бороться в подполье. Не потому, что считала себя нужной людям именно здесь. Нет, причины были иными. Конечно, нельзя сказать, чтобы Руденко питала к гитлеровцам симпатию и доверие. Ангелине Павловне причиняла боль каждая бомба, обрушенная на улицы и площади родного Киева, пугала мысль об еще больших несчастьях. Но она повторяла себе: «Война есть война. Направлена она не против народа, а против определенного государственного строя, и поэтому немцы — народ культурный, народ, из среды которого вышли в свое время величайшие мыслители, — не могут оказаться палачами по отношению к простым людям и не будут варварами, когда дело коснется сокровищ культуры. Очевидно, как только советские войска — Руденко теперь даже мысленно не называла их «наши» — отойдут, весь этот ужас прекратится. А когда замолкнут пушки — заговорит искусство».

«Культура, наука, искусство — это солнце, которое светит для всех одинаково и не теряет при этом своего блеска, не тускнеет. Это — как родник свежей воды, утоляющий жажду всякого, кто припадет к нему: больного и здорового, умного и глупого, доброго и злого; воды его не иссякают и не мутнеют; это — врач, исцеляющий каждого, кто к нему обращается, — друга и недруга», — записывала она в тетрадь свои размышления.

А раз так — значит, можно не уезжать. Зачем бросать Киев, обжитые места, квартиру, обставленную дорогой мебелью, библиотеку, собранную с такой любовью и тщательностью? Зачем?

В августе 1941 года, незадолго до оккупации, Ангелину Павловну вызвали в городское управление по делам искусств и поручили организовать выставку «Военное прошлое нашей Родины». Ангелина Павловна даже обрадовалась — любая деятельность отвлекала ее от мрачных и путаных мыслей, приносила успокоение. Три недели она собирала по музеям и хранилищам картины, гравюры, лубки, скульптуры. Наконец выставка была готова.

Утром восемнадцатого сентября 1941 года в здании Музея украинского искусства на улице Кирова собрались экскурсоводы, чтобы изучить экспозицию выставки и подготовиться к объяснениям, а днем, когда они вышли из помещения, оказалось, что перейти через главную магистраль Киева — Крещатик — невозможно: части Красной Армии начали вынужденный отход. Бой разгорался на городских улицах. Только через несколько часов Руденко смогла добраться к себе домой, в Михайловский переулок.

Вечером во всех концах города почти одновременно возникли пожары. Слышно было, как рвались склады снарядов неподалеку от музеев русского и западного искусства. Руденко провела бессонную ночь. Она тревожилась и за себя, и за те сокровища, что еще оставались в музеях. Ей страшно становилось при мысли, что картины и графика, скульптура и образцы прикладного искусства могут оказаться в огне и прахе. Едва забрезжил рассвет, она поспешила к музею, преследуемая страхом, — не загорелись ли от взрыва снарядов выставочные помещения и хранилища фондов?

Вот и музей. Здания оказались целыми, только почти все окна были выбиты, крыши продырявлены, паркет в залах усыпан осколками.

Вместе с немногочисленными сотрудниками музея Руденко до вечера бродила по залам, подбирая мусор, кое-как заделывая окна. А вечером в город ворвались гитлеровцы.

Первое время Руденко пыталась отсидеться дома. Одна, с восьмидесятилетней старушкой-няней, она запиралась в квартире и часами сидела в глубоком кресле, не двигаясь. Только вечерами Ангелина Павловна тайком пробиралась в парк возле музея и издали смотрела на знакомое здание. Вокруг ходили немецкие часовые, а от музея так и веяло запустением. Пройти внутрь не было никакой возможности.

Но как-то днем Ангелина Павловна не выдержала. Одиночество становилось ей невмоготу. Она отправилась к художественному институту в надежде встретить кого-нибудь из преподавателей. Однако до института она не дошла. Клубы дыма плыли над городом, время от времени раздавались взрывы. Вдруг от удара страшной силы содрогнулась земля.

— Софийский собор взорвали! — крикнул кто-то.

— Не может быть!

— Все может быть.

Люди, прижимаясь к стенам зданий, бросились к собору.

Тревога оказалась напрасной. Собор уцелел. Взорвано было лишь большое здание на углу Крещатика и улицы Свердлова. Пожар перекинулся в самый центр города, и наутро всех, кто проживал в центре и близ него, гитлеровцы выгнали на окраины. Взяв за руку полуслепую няню, Руденко ушла к Владимирской Горке, где на тихой улочке нашла приют у знакомых.

Целую неделю она пробыла там, уже не надеясь вернуться домой. Но полиция разыскала Руденко. Ее доставили в гестапо.

У Ангелины Павловны был немалый стаж научной работы. Более десяти лет она преподавала историю изобразительного искусства в Киевском художественном институте, несколько лет заведовала отделом гравюры в Киевском музее русского искусства. Впоследствии она почему-то решила скрыть эти факты и, очевидно воспользовавшись тем, что во время оккупации стала директором музея, уничтожила свои документы. Последние годы Ангелина Павловна преподавала в Художественном институте, одновременно читала лекции в Киевском государственном университете.

Немцы учли все это, но учли также и другое.

Высокий, затянутый в ремни офицер с нашивками штурмбаннфюрера, внимательно оглядев перепуганную женщину, предложил ей сесть.

— Я надеюсь, вы не откажетесь сотрудничать с нами? — заговорил он по-русски, тщательно подбирая слова. — Мы кое-что знаем о вас. Вы нам нужны.

«Вот оно. Что же делать? Что они знают обо мне? О прошлом? Об ошибках юности?» — Все это вихрем пронеслось в голове Руденко. Вслух она не сказала ничего.

Помолчав немного, гестаповец повторил:

— Итак, вы будете сотрудничать с нами. Я полагаю, не в ваших интересах дожидаться, пока мы вас заставим это делать. Мы — культурная нация и все культурные люди должны помогать нам.

Немец протянул Ангелине Павловне бумагу. Это была подписка о сотрудничестве с оккупационными властями.

Руденко вернулась домой поздно вечером.

«Немцы — культурная нация, мы докажем это всему миру, что бы ни кричала советская пропаганда… Через несколько дней музеи начнут работать..» — всплывали в памяти обрывки недавнего разговора.

Да, она тоже считала немцев культурной нацией. Правда, две недели оккупации могли бы убедить ее в другом: в том, что гитлеровцы — не нация, что они уничтожают культуру. Но Ангелина Павловна уверяла себя, что это лишь недоразумение, лишь единичные проявления разгула опьяненных победами отдельных разнузданных элементов. «Но даже их можно перевоспитать, приобщив к подлинному искусству. Даже их! Однако для этого надо работать, для этого надо внушать людям преклонение перед красотой и благородством человеческих чувств. Кстати, сотрудничая в музее, я смогу сохранить для Украины то, что осталось здесь», — размышляла Руденко.