Константин Черкассов - Генерал Кононов. Том II

«Здравия желаем, господин Войсковой старшина!» ― как всегда дружно поздоровались мы.

«Вот это здорово, как это так поздравили меня, сыночки. Что же вы, славные, не видите, что Батько произведен в полковники?» — деланной обидой шутливо сказал Кононов.

Тут только мы заметили, что на погонах Батьки прибавилось еще по одной звездочке. Хотя Батько и шутил, но мы очень смутились своей оплошностью.

«Ну, ну, я шучу, сыночки. — весело улыбаясь продолжал Кононов, — тут вот сейчас у нас очень большая неприятность получилась. Подъезжаем мы это к вашему селу, а дорогу всю запрудили куры, гуси, утки, овцы, коровы и прочая тварь. Эти проклятые капиталисты развели столько разной твари, что доброму человеку и проехать негде.

Благодать у нас на Родине, — хоть шаром покати. Наш «дорогой отец народов, товарищ Сталин» со всей колхозной системой так хорошо позаботился, что черта с два хоть одну курицу на дороге встретишь. Кругом полный порядок. Везде чисто и на улицах, и в магазинах, и в желудках», — сверкая глазами к лукаво улыбаясь закончил Кононов.

«Батько, видать югославы тоже чистоту навести у себя захотели вот поэтому и поперли к товарищу Тито, чего уж на них обижаться», — так же шутя и со смехом говорили казаки.

«Ничего, сыночки, пускай чистят. Сталин их потом так подчистит, что они не только с пустыми желудками останутся, но и с голой з… Их советская власть научит, как свободу любить».

Пошутив, Кононов стал говорить с нами серьезно и представил нам приехавшего с ним офицера-пропагандиста РОА, бывшего в чине капитана. Фамилию его, к сожалению, не помню. Но хорошо помню, что все мы были очень довольны его весьма обстоятельным докладом, правдиво осветившим международную обстановку и последние события на фронтах.

В речи докладчика чувствовалась независимость от пропаганды немцев и он без всяких обиняков откровенно рассказал о печальных для немцев событиях на фронтах.

Касаясь Освободительного Движения, он неоднократно и недвусмысленно подчеркнул, что Движение преследует нежелательные для «некоторых» немцев цели, но что эти «некоторые», рано или поздно, вынуждены будут изменить свою политику по отношению к Освободительному Движению Народов России.

Во многих словах докладчика слышалась явная вражда и насмешка над сугубо глупой политикой гитлеровцев.

Мы знали, что за такие слова немцы раньше непременно бы расстреляли любого сказавшего их, и мы радовались, что наступило время, когда у нацистов руки становятся коротки. И мы, с радостью понимали, что за смело сказанными словами капитана РОА, стоит русский великан — генерал Власов.

С большой и сердечной благодарностью провожали мы офицера-пропагандиста РОА и просили его передать Андрею Андреевичу наш пламенный казачий привет.

Прощаясь с нами Батько сказал, что мы должны хорошо подумать обо всем услышанном от офицера РОА.

Поздней мы слушали не раз речи других приезжавших к нам пропагандистов-власовцев и всегда восхищались их смелыми словами, явно направленными против Гитлера.

Мы узнали, что школа пропагандистов РОА находится где-то в Германии, в каком-то, ставшим поэтому знаменитым, Дабендорфе, — школа ставшая колыбелью организованного Освободительного Движения.

Вот что пишет об этой колыбели непосредственный участник и свидетель всех происходивших событий в центре Организованного Освободительного Движения, один из приближенных людей Власова — Александр Степанович Казанцев:

«По возвращении из России так трудно было погружаться в атмосферу ожидания, в которой проходила наша берлинская жизнь. За мое отсутствие не произошло ничего нового и не наметилось никаких сдвигов в нашем русском деле. Власов все еще жил в Далеме и все еще в полу-заключении. Мне удавалось попадать к нему только изредка и то всякий раз под видом какого-нибудь дела, или к нему или к кому-нибудь из его окружения. Это было не так трудно. Наши отношения известны были моему начальству и это облегчало мне возможность навещать узника. Поговорить по душам удавалось редко. Часто приезжали какие-то немцы, иногда присутствовали мне незнакомые русские.

Не было никакого движения а сторону дальнейшего разворота дела в целом, и кроме «Зари», работала полным ходом только школа пропагандистов и подготовки офицерского состава в Дабендорфе. Я изредка ездил туда, чаще с тех пор, как начальником школы был назначен генерал Федор Иванович Трухин. Поехал я туда через два дня по возвращении из России. Кстати, Старший просил передать Трухину, чтобы он приехал в ближайшее воскресенье в город на совещание Исполнительного Бюро, куда генерал Трухин был кооптирован недавно четвертым членом.

Дабендорф километрах в тридцати южнее Берлина. Ехать нужно с пересадкой в Рангсдорфе. Времени занимает это много и я не мог ездить часто только потому, что каждая поездка отнимала, по крайней мере, полдня.

Километрах в трех от станции железной дороги, за селом, на опушке леса, окруженные колючей проволокой несколько бараков. Перед входом мачта, — на которой андреевский флаг — голубой косой крест на белом фоне, он был принят недавно как флаг Русского Освободительного Движения. У входа стоит часовой немец. Нужно записаться в книге посетителей. Охрана здесь постоянная и так как они знают, что я приезжаю к начальнику лагеря и часто меня видят с ним, формальности с пропуском занимают мало времени.

Я рассказываю Трухину о впечатлениях своей поездки, о встрече с друзьями. Тех из них, которые бывали на несколько дней в Берлине и тех, кто был с ними в лагере Вустрау, он знает лично.

Мы с ним выходим из его небольшой комнаты и по чистой, усыпанной песком дорожке идем вдоль бараков, ему нужно за чем-то зайти в комендатуру. Комендант и весь административный аппарат лагеря — немцы.

Федор Иванович от высоченного своего роста, он почти так же высок как и Власов, немножко сутулится на ходу. Когда идешь с ним рядом, его голос всегда слышен справа сверху. И голос его и выправка такие, какие даются несколькими десятилетиями военной службы. Но и голос и выправка, и какая-то особенная корректная отчетливость и небезразличие к своему внешнему виду, — одет ли он в штатское платье или в генеральский мундир — все это характеризует не службиста-строевика, а офицера крупных штабов. Он и был долгие годы близким сотрудником маршала Шапошникова, начальника Генерального Штаба Краской армии, а потом лектором Академии Генерального Штаба, так что большинство теперешних советских маршалов были когда-то его учениками. К началу войны он был начальником Штаба армии, стоявшей в Прибалтике. В плен попал после разгрома этих армий еще летом 1941 года.

«Видели наш новый зал занятий», — спрашивает он меня.