Эмманюэль Роблес - Однажды весной в Италии

— С ней надо обращаться осторожно, когда переключаешь скорость, я один только с этим справляюсь.

— Тогда подвези меня.

Когда мы вышли из бара, Жак рассказал мне, что на рассвете в группе из пятнадцати «В-26» он бомбил сортировочную станцию недалеко от немецких позиций. Его пулеметчику прямо в лицо попал осколок снаряда. Раздробило челюсть, задело глаз. Последовал приказ сесть на ближайшей посадочной площадке неподалеку от Рима, доставить раненого в госпиталь, а затем присоединиться к эскадрилье в Сардинии. Он только сейчас из госпиталя и ищет, на чем бы ему добраться до своих.

— Будем откровенны, — сказал я. — Госпиталь или база могли бы тебя выручить. Не подумай, что мне неохота возить тебя по Риму! Тем более что я искренне рад тебя видеть, да еще целого и невредимого.

— Речь идет не о прогулке.

— Ага, значит, молчок! Секретное поручение! Браво! Можешь на меня положиться, я не разболтаю.

Он был невысокого роста, но хорошо сложен, лицо тонкое, грустный взгляд. Мы плыли с ним вместе на транспортном судне из Марселя в Алжир незадолго до высадки союзников в Северной Африке.

Поскольку у меня то и дело просили мой джип, то, чтобы это прекратить, я пристроил его в одном военном гараже под охраной полицейского, а для большей надежности запер руль замком с железной цепью. Я показал полицейскому пропуск и предложил Сент-Розу сесть в машину. На улице июльское солнце слепило глаза.

— Куда мы едем?

— Я тебе покажу дорогу.

До возвращения на аэродром Сент-Розу надо было заехать в два места. Я вел машину, следуя его указаниям, и по дороге он рассказал мне о переходе через Абруцци вместе с другими беглецами. После долгого, утомительного пути по снегу в труднопроходимом районе они добрались до передовых постов Восьмой британской армии. Двое английских пехотинцев крикнули им из блокгауза: «Come on, boys!» [25] Валяйте сюда, ребята! (англ.) , — и по этим приглушенным ледяным воздухом голосам они поняли, что дошли. Было это на рассвете. Сент-Розу запомнилось, что повсюду торчала проклятая проволока и над горными вершинами начинало светлеть. Потом я рассказал ему о некоторых общих друзьях, в частности о Серже Лонжеро, раненном во время наступления на Рим.

Вскоре мы доехали до небольшой площади. Сент-Роз вышел и постучал в дверь какого-то особняка. Ему открыл сгорбленный, худой, наголо остриженный мужчина с крупной головой крестьянина.

— Я хотел бы видеть маркизу Витти.

— Маркизу? Но она уехала, синьор.

— Куда же?

— В Витербо. К своему старшему сыну. У них там имение.

— Я знаю. И в доме никого нет? А где София и Джакомо?

— Вы знакомы с ними?

— Когда Рим был занят немцами, я здесь скрывался.

— Понимаю. София и ее муж уехали с маркизой.

— А синьор и синьора Павоне?

— Они уехали к родственникам синьоры в Беневенте.

— Как они поживают?

— Синьора была очень больна.

— Чем же?

— Она злоупотребляла снотворными и всякими наркотиками. Вы знаете, что за жизнь была в Риме в те времена, как трепали людям нервы.

— Когда же синьора заболела?

— Не могу сказать.

— Я бежал отсюда в начале апреля, и тогда она чувствовала себя неплохо.

— Вроде бы София называла именно начало апреля. Ведь незадолго до того произошла эта страшная ардеатинская трагедия.

— Верно.

— Маркиза тоже была глубоко потрясена. Сейчас обе они немного оправились.

— Я очень рад!

Я взглянул на Сент-Роза. Для человека, который чему-то радуется, у него был несколько растерянный вид. Однако я понимал, что ему хотелось повидать людей, которые, рискуя собой, устроили его побег во время немецкой оккупации. Старый привратник смотрел на него с любопытством.

— Нельзя ли мне заглянуть на минутку хотя бы в гостиную? — сказал вдруг Сент-Роз. — Вы не возражаете?

— Разумеется.

Я запер руль «Леди Памелы» и последовал за ним. В гостиной было темно, кресла стояли в чехлах, на потолке висела большая венецианская люстра, а по обеим сторонам камина — два превосходных гобелена. Пахло мастикой. Сент-Роз озирал знакомую ему обстановку, а привратник и я стояли в отдалении. Гобелены, казалось, излучали слабый свет. Надписи разъясняли, что на них изображено: бег Аталанты, Гектор и Андромаха на бастионах Трои.

Сент-Роз написал записку маркизе (привратник снабдил его конвертом), и мы поехали в город.

— А тебе, должно быть, не так уж скверно жилось в этой роскошной клетке!

Сент-Роз не ответил. Машина шла вдоль Тибра, искрившегося под раскаленным добела небом; Сент-Роз попросил меня сначала свернуть в одну улицу, потом в другую и остановиться у большого желтого здания. Было очень жарко. Стало чуть легче, когда мы наконец оказались в тени. Обезумевшее солнце припекало крыши, и я думал о тех, кто сейчас дрался к северу от Рима и к кому послезавтра я должен был присоединиться. Приняв необходимые меры предосторожности в отношении «Леди Памелы», я вошел за Сент-Розом в вестибюль.

— Пойду с тобой, — сказал я, — конечно, если не помешаю.

— Пойдем.

— И здесь ты скрывался?

— Нет.

Я заметил, что он чем-то озабочен и не желает делиться своими мыслями. Выйдя из лифта, я прочел на двери: «С. Филанджери». Нам открыла старая дама. Это и была синьора Филанджери. Она говорила очень тихо, и я понял только, что ее мужа нет дома. Но Сент-Роз вдруг страшно разволновался, и я стал прислушиваться внимательнее. Скульптор Филанджери ушел навсегда. Иначе говоря — его не было в живых. В квартире царила освежающая прохлада. Я узнал, что этот несчастный был убит нацистами в Ардеатинских пещерах. Какой смысл искать «бумагу», которая подтверждала бы случившееся, ведь об этом уже неоднократно писали в прессе. Старая дама пояснила, что ее муж находился в числе тех заключенных, чьи имена не должны были значиться в списках заложников. Однако до сих пор еще никто не мог точно сказать, при каких обстоятельствах Филанджери был туда включен. Она не плакала, голос у нее дрожал. Ее усталые глаза с высохшими морщинистыми веками смотрели на Сент-Роза с отчаянием. За эту войну мне пришлось многое повидать, но горе стариков трогало меня больше всего. Сент-Роз взял ее руку в свои и говорил с ней так тихо, что я — увы! — ничего не слышал. Я оставил их наедине, а сам зашел в мастерскую скульптора. Мне было известно, что с начала июля итальянцы принялись откапывать трупы из этих пещер, заминированных нацистами. Я знал, что там только что обнаружили две огромные пирамиды, сложенные из трупов; запах стоял ужасающий, все кишело червями, гигантскими мухами, повсюду сновали крысы, устроившие себе норы даже в черепах. Окно мастерской было раскрыто навстречу жаркому солнцу. Сквозь балюстраду террасы открывалась панорама Рима — черепичные крыши, колокольни, соборы, белые от зноя. Я обошел мастерскую. Своим зеленым глазом за мной следила кошка. Она лежала на площадке игрушечного замка среди марионеток, вытянув вперед правую лапу с красивыми черными подушечками, и я вспомнил, что в Японии на кошачьем кладбище видел на фасаде фреску, изображающую котов с поднятой в таинственном приветствии лапой. Согласно китайским и японским поверьям, душа человека, умершего насильственной смертью, может переселиться в тело кошки и даже говорить ее голосом.