Эмманюэль Роблес - Однажды весной в Италии

Его остановил взгляд матери. Повернувшись к нему, она смотрела на него с ледяным презрением. Сандра вдруг поняла, что Луиджи страшно и что он пытается укрыться за этой наигранной горячностью, хотя он и был искренен и судьба его города была важна для него по тем самым причинам, которые он назвал.

— Синьор, — сказал Гельмут, держа одну руку в кармане, а другой подняв бокал, — разве само христианство не стало ныне тоже музейным экспонатом? Еще недавно, например, мы, немцы, подставляли левую щеку, когда нас били по правой. Но эти времена прошли безвозвратно.

— И тем не менее, — сказал Варнер-Вальтер, — синьор прав, осуждая союзников, которые, разрушив без всякого основания аббатство Монте-Кассино, теперь так же безжалостно разрушают прекраснейший в мире город.

Сент-Роз встрепенулся, хотел вмешаться, но промолчал. Однако Гельмут еще не покончил с Луиджи и атаковал его снова:

— Христианство, синьор, — религия расслабляющая и инфантильная, она годна лишь на то, чтобы утешать и успокаивать стариков. Через несколько лет она исчезнет, по крайней мере в Европе, уступив место доктрине молодой, динамичной, которая возбуждает энергию и смелость, а не зовет к глупой безропотности.

Эти два атлета в зловещих черных мундирах с изображением черепа и скрещенных берцовых костей, развязность их движений, отрывистый голос, сила, которая угадывалась в их руках и торсе, — все это напоминало о первобытной жестокости, не знающей моральной узды.

Но Луиджи покачал головой, давая понять, что не согласен с Гельмутом. Он был бледен, под глазами у него залегли коричневые круги. Что касается маркизы, которая до сих пор сидела в своем кресле неподвижно, как манекен, такая нелепая, с подведенными веками и набеленными щеками, то Сандра увидела, как она вдруг встала и хриплым голосом, будто у нее что-то застряло в горле, произнесла:

— В глазах всех людей — кроме нацистов, разумеется, — христианство имеет хотя бы ту заслугу, что оно провозглашает великую истину: любая человеческая жизнь священна. — Наступила тишина. В эту минуту в камине громко затрещали поленья. — И это, — злой взгляд на Гельмута, — поверьте мне, заслуга немалая.

Ни с кем не попрощавшись, она направилась к лестнице. Луиджи последовал за ней, чтобы помочь подняться, мать движением руки отстранила его.

— Сожалею, — сказал Варнер-Вальтер, обращаясь к Сандре.

Опять воцарилась тишина, но уже более тревожная, прерываемая потрескиванием искр, вылетавших из камина.

— Прошу вас, извините, — сказала Сандра с очаровательной улыбкой, хотя в глубине души считала, что эта комическая сцена была удачной. Потом, подняв палец и требуя внимания, она спросила Сент-Роза: —Синьор Гуарди, если прикажут, вы сможете бомбить Рим?

— Конечно, — ответил он.

Сент-Роза, казалось, удивил ее вопрос: он стоял напротив Сандры, положив обе ладони на рукоятку трости.

— Вот видите! — с легкой иронией заметил Гельмут, обращаясь к Луиджи. — А ведь он итальянец и, как я полагаю, добрый католик.

Сандра взяла бутылку вермута и сама стала наполнять бокалы по кругу. Ее забавляла и нервозность мужа, и замешательство Сент-Роза, которое угадывалось за его невозмутимым видом. Лицо его чуть заострилось. Единственное, что она сразу в нем оценила, — это бархатистые печальные глаза. Она понимала, что из-за него пыталась разжечь этот спор в надежде на какую-нибудь слабость с его стороны, над которой можно будет потом поиздеваться. Но Сент-Роз вел себя сносно и, когда первые минуты волнения прошли, вполне овладел собой. Она подумала о том, как обернулось бы дело, если бы сейчас она, Сандра, бросила вызов прежде всего маркизе, чтобы лишить ее преимуществ этого чересчур театрального ухода, весьма сомнительного с точки зрения вкуса, и сказала бы немцам: «Послушайте, этот человек, который с вами сидит, — французский летчик, и мы его прячем. Когда он поправится, он уедет и снова будет сражаться против вас». Вероятно, этих нескольких слов было бы достаточно, чтобы все разом изменилось, кончилось наконец сонное однообразие этих дней, нарушился медлительный ход времени. И так как она слишком долго смотрела в сторону Сент-Роза, Гельмут вдруг обратился к нему.

— Вы ведь молоды, — сказал он. — Почему же вас не мобилизовали?

Все тот же резкий голос, лишающий довольно правильный итальянский язык, на котором он говорил, его обычной звучности.

— Когда поправлюсь, я вернусь в свою часть, — сказал Сент-Роз и концом палки показал на перевязанную ногу.

— В каких вы войсках?

— В авиации.

— Летный состав?

— Да.

— Ранены в бою?

— Нет. По оплошности, когда копался в своем саду.

В эту минуту Сандра почувствовала, как сладостный жар объял ее тело, хлынул к груди. Луиджи стоял возле нее, под самой люстрой, словно окутанный пеленой света, который струился из множества хрустальных подвесок и светящихся шариков, странно высветливших его веки, щеки, переносицу.

— Ах! — мечтательно сказал Варнер-Вальтер. — И мне очень нравилась авиация, больше всего истребительная.

Гельмут по-прежнему смотрел на Сент-Роза.

— И вы бы бомбили Рим, скажите?

— Он этого безумно хочет, — ответила Сандра, на этот раз понимая, что подобный диалог может плохо кончиться. — Он ведь родом из Неаполя, а все неаполитанцы нас ненавидят.

Рослый танкист перевел взгляд на Сандру и, видя, что она приближается к нему, улыбаясь и подмигивая, тоже решил улыбнуться. Потом взглянул на часы и быстро сказал:

— Уже поздно. Нам пора. Пожалуйста, извинитесь за меня перед пожилой дамой. Я вовсе не хотел ее обидеть.

— Я передам ей ваше сожаление, — сказала Сандра. — Но это не страшно.

Оба офицера распрощались на прусский манер, быстро наклонив голову и щелкнув пятками. София уже торопилась подать им шинели и фуражки. Луиджи проводил их до крыльца.

Пока его не было, Сандра подошла к Сент-Розу.

— Вы на меня сердитесь? — спросила она.

— За что? Ведь вы же меня предупреждали!

— Я?

— На днях вы сами сказали мне, что на вас нельзя положиться. Золотые слова!

— Значит, вы испугались?

Он пожал плечами, и она отошла. Появление Софии помешало ей продолжать разговор. Сандра бросилась в кресло у камина, закурила сигарету. Из всей этой сцены она запомнила только ту минуту, когда ее снова начала терзать прежняя неотвязная мысль. Нет, неумолимый поток времени не остановить ничем, кроме обмана, который сулят сигареты с опиумом. Ей хотелось бы яростно спорить с Сент-Розом, крикнуть ему в лицо, что никогда у нее не было иного богатства, кроме собственного тела, иного врага, кроме страха перед безразличием к ней мужчин и старостью. Но вернулся Луиджи. С глухой ненавистью она прислушивалась к его шагам в прихожей.