Константин Лапин - Сердце сержанта

Посторонний человек, пожалуй, не поверил бы ему: да полно, мог ли этот скромный, деликатный до застенчивости бухгалтер захватывать в ночном поиске «языка», отбиваться шашкой от наседавших турецких аскеров?.. Была у Анатолия Степановича почетная боевая шашка с зазубринами от чужих клинков, но сдал ее хозяин в 1918 году в комиссариат. Не сохранились и ордена: в голодный год жена сменяла их на пшено и ржаную муку.

Но разве Анатолий Степанович не крутил до сих пор «солнце» на турнике, не отставая от сыновей? Разве не открывал он со своими парнями купальный сезон в городе? Ломакины прекращали купанье лишь тогда, когда тонкая ледяная кромка покрывала воду.

Росли деревья в саду Ломакина, подрастали и сыновья. А каким красавцем становился первенец Юрий — статный, кареглазый, с русой головой! Он был первым среди своих братьев и товарищей, никто из них не прочел столько книг, сколько он, ничьи авиамодели не летали дальше, чем его. Зря не скажет слова, а дал слово — сдержит.

В 1939 году Юрия призвали в Красную Армию. В первые дни Великой Отечественной войны старшина Юрий Ломакин, отличник боевой подготовки, оставленный в кадрах полковой школы, подавал командованию рапорт за рапортом с просьбой отправить его в действующую армию. Отец знал об этом — сын писал ему обо всех своих намерениях — и в глубине души поддерживал его.

Анатолий Степанович и сам просился на передовую, особенно он стал ходатайствовать об отправке на Северо-Западный фронт, когда туда направили Юрия.

— Делайте свое дело! — неизменно отвечали ему в военкомате. — Хватит у нас и молодых. А понадобится старая гвардия — сами позовем.

Солнечной осенью сорок первого года Ломакины собрали сыну посылку: теплые носки и варежки, связанные женой Анатолия Степановича, яблоки с деревца, которое сажал Юрий (впервые оно начало плодоносить в этом году), домашнее печенье. Но дошла ли посылка — никто не знал: под самой Москвой начались тяжелые бои.

И пришел день, когда бывший кадровый офицер Ломакин оказался нужнее, чем бухгалтер Ломакин.

Командир арьергардного отряда саперов капитан Анатолий Степанович Ломакин испытал горечь отступления; он взрывал под носом у врага мосты, минировал дороги и переправы. Разрывы слышались за его спиной... Но скоро бои переместились: наши войска перешли в наступление.

Зимней лунной ночью верхом въезжал капитан Ломакин в родной освобожденный от врага С. Не так уж долго хозяин не был дома, а сколько перемен. Постарела от слез и горя жена Анатолия Степановича; гитлеровцы издевались над ней, увидя на стене фотографии сыновей в военной форме. В саду померзли яблоньки — их некому было укрыть в суровые холода. Но самая страшная весть пришла позже, когда восстановилась нормальная почтовая связь.

Вот оно, это извещение:

«Ваш сын, Ломакин Юрий Анатольевич, в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив мужество и геройство, пал смертью храбрых 25.XI.41 г. Похоронен в Калининской области, Осташковский район, юго-вост. дер. Залесье...

Трудно, невозможно было поверить, что Юрия, прекрасного, доброго юноши, который только что начал жить, нет больше на земле. Нестерпимо захотелось убедиться своими глазами в страшной правде, найти могилу, над которой выведено родное имя. Хотелось во весь голос прокричать о своем горе и скорби, поведать всей земле советской, какого сына она потеряла!..

Не был поэтом Анатолий Степанович, не шли из-под его пера стихи. Свои мысли и чувства он выразил в коротком, как выстрел, рапорте на имя Наркома обороны. Старый воин просил зачислить его в стрелковый, родной отныне полк, на место сына. Как раз в ту пору, получив известие о гибели сына, Анатолий Степанович вступил в кандидаты партии. В одном из последних своих писем Юрий сообщил отцу о том, что принят в ряды ВКП(б). И здесь место выбывшего занимал живой!

Третий по счету рапорт достиг цели: капитан Ломакин получил назначение в полк сына.

По дороге на северо-запад страны ему пришлось пережить тяжелое искушение. Поезд проезжал по тем местам, где проходил полк его сына; за окном бежали сосны и ели, которые кланялись Юрию; где-то совсем недалеко отсюда, за озером Селигер, была дорогая могила. Но Ломакин был офицером, в его планшете лежало предписание явиться такого-то числа туда-то. Задерживаться в пути не приходилось.

Ответственный секретарь редакции, которому я коротко рассказал историю нашего ночного посетителя, накинулся на меня: как я, газетчик, мог отпустить капитана из расположения части, не заставив его написать хоть несколько строк для газеты.

— Завтра мы как раз даем полосу о воинском долге, ваш капитан Ломакин — именно то, что нам нужно! Сейчас же берите машину и мчитесь в отдел кадров фронта, — может быть, вы еще застанете его там! — приказал он. — А нет — поедете вдогонку. Мне нужно письмо за его подписью. И портрет Ломакина.

— Портрет уже готов, — сказал я, вспомнив о зарисовке Глебова. — Федя сделал.

— Хорошо, на первый случай ограничимся подтекстовкой к рисунку, — секретарь повеселел. — А не махнуть ли вам вместе с капитаном в часть его сына? На фронте затишье, интересных событий в ближайшее время не предвидится, а там, может быть, встретите что-нибудь интересное для газеты... — Сняв трубку, он тут же договорился по телефону с редактором о моей командировке.

Капитана Ломакина я разыскал в отделе кадров фронта и не без труда упросил написать несколько слов привета молодым фронтовикам.

В конце следующего дня мы с Ломакиным добрались до нужной дивизии, занимавшей оборону на правом фланге фронта. Едва мы вошли в штабную землянку, молоденький писарь, уставившись на капитана, громким шепотом сообщил кому-то за перегородкой из плащ-палатки:

— Капитан Ломакин приехал... Который на место сына...

Анатолий Степанович заметил повышенный интерес к своей особе, но не сразу сообразил, в чем дело. Я-то понял: газета, доставлявшаяся на дальние участки фронта самолетом, обогнала нас. Попросив свежий номерок газеты у писарей, я не без торжества показал его капитану.

Увидев свой портрет, под которым была расширенная подпись, Ломакин густо покраснел, а когда мы вышли, сказал:

— Ну зачем это все? Я ж вам не для того рассказывал... Эх!

По дороге в полк, куда мы ехали в сопровождении связного верхом на лошадях, он все журил меня:

— Зря, зря весь этот шум вокруг меня, ей-богу! Право, совестно... И потом, голубчик, у вас там фактическая неточность. Орден Владимира не «с крестами и бантами», как пишете вы, а «с мечами и бантом»...

Дорога шла вдоль берега незамерзшей Ловати. По черной воде с шорохом двигалась ледяная шуга. Серые тучи низко стелились над землей, предвещая перемену погоды. Глухо бухали пушки.