Артем Драбкин - А мы с тобой, брат, из пехоты. «Из адов ад»

— Бывшими штрафниками тоже пополняли Вашу роту?

— Да кто только в стрелковую роту не попадал, иногда такие «кадры» присылали, что хоть стой, хоть падай… Один раз даже прибыл с пополнением бывший майор, уже немолодой, видный из себя. Служил он на Дальнем Востоке, влип в какую-то историю, был разжалован в рядовые и вместо штрафбата послан в простую пехоту на передовую.

Я назначил его командиром отделения, но он вскоре погиб. Напился, вылез на бруствер и стал орать немцам, как он их «имел», как им покажет кузькину мать и как их порвет на куски. Его сразу убило… В сорок третьем году и даже в сорок четвертом в пехоту нередко присылали массовое пополнение из призванных в только что освобожденных селах, как тогда было принято говорить, «с оккупированных территорий». Последний раз такое произошло в Крыму, в апреле 1944 года, когда к нам пригнали новобранцев «из оккупированных», местных, крымских, которые даже не были обучены элементарным азам владения оружием. Из полевого военкомата, минуя подготовку в запасном полку, их кинули фактически сразу на передовую. И прибыли они к нам в недобрый час, как раз мы вели тяжелые бои в «Долине смерти» под Бахчисараем, и большинство этого пополнения, сразу брошенного в атаку, погибло в первом же бою…

— Вы сказали, что в Вашей стрелковой роте из-за постоянных больших потерь всегда было не больше 30–40 бойцов, даже после пополнения. Но, скажем так, существовал ли «костяк роты» из опытных пехотинцев, воюющих в стрелках полгода и больше?

— Полгода в стрелках, чтобы не ранило и не убило?.. Это вы «загнули». В обороне еще такое теоретически возможно, но ведь мы все время наступали. В моей роте было три человека «неубиваемых», составлявших ее костяк. Мой старшина роты Максим Иванович Брусенцов, 1901 года рождения. Настоящий герой, который под любым огнем, в любых условиях доставлял на передовую боеприпасы и продовольствие для бойцов. Писарь роты Иван Хвостенко. И мой ординарец Василий Горшунов, белорус из Гомеля. Горшунов прибыл с пополнением, и был он очень маленького роста, я его пожалел и взял к себе в ординарцы. Все три упомянутых сейчас мною человека участвовали в боях на равных с другими, но судьба их хранила. Кроме них, в нашей роте еще долго продержался в строю и провоевал мой земляк, Давид Белостоцкий, но он выбыл после второго ранения, и с ним я случайно встретился уже после войны.

— Были моменты, что роту пополняли до полнокровного штатного расписания?

— Перед штурмом Севастополя, как я вам уже сказал, в ударном батальоне в ротах было до 80 командиров и красноармейцев, а обычно в стрелковых ротах было не более 50 человек, даже в самые лучшие дни. Взводными обычно ставили сержантов, младшего офицерского состава в первой линии всегда не хватало. Из офицеров, командиров взводов в моей роте, в последний год войны у меня были двое — лейтенант Григорий Сидоров и младший лейтенант Пономаренко. Других даже не припомню.

В Курляндии мы закончили войну не 8 мая, а 13.5.1945, закончив прочесывание освобожденной местности, где нам еще четыре дня после Победы пришлось проливать кровь, вылавливать и добивать тех, кто не пожелал сдаваться в плен, воевать фактически со «смертниками». Рота закончила бои, имея в своем составе всего одиннадцать человек, считая меня…

— Недавно в одном из интервью бывший рядовой пехотинец, кавалер двух орденов Славы, рассказал, что его рота всем составом, несмотря на угрозы командиров, коллективно отказалась выйти из окопов и идти в атаку по голому открытому полю на пулеметы. Такое вообще в действительности могло произойти на передовой?

— Такое могло случиться. Что, думаете, так легко людям подниматься в атаку на смерть?.. За Миусом в сорок третьем нам приказали днем по равнине повторно атаковать укрепленную немцами железнодорожную насыпь, утыканную пулеметами через каждые 20–30 метров. Никто не хотел подниматься, все понимали, что эта атака будет последней в их жизни. И мат, угрозы и крики командиров тут помочь не могли…

Прошло немало времени, пока то тут, то там не стали раздаваться слабые крики «Ура!» и красноармейцы все же не пошли в атаку. Мы взяли эту насыпь, но какой ценой!..

Но опять же, если дан приказ на атаку и он не выполняется, то офицеры имели право применить оружие на поражение и заставить бойцов повиноваться и идти в бой.

Такое тоже происходило… На передовой никто особо не церемонился…

Сколько раз приходилось штурмовать какие-то безымянные высотки или сопки, откуда немцы, сверху, били по нам из пулеметов, выкашивая целые батальоны… Не оправданные ничем, дикие потери, но куда было деваться? Получен приказ, и мы должны были его выполнять… И политруки «в ухо орут», на их совести напрасной крови тоже много…

Умирать всегда страшно, но мы были молодые парни и идейные комсомольцы, жизнью не особо дорожили, очень многого тогда не понимали, бравировали своим пренебрежением к смерти и своей лихостью, но представьте себе простого бойца-пехотинца, мужика лет тридцати пяти, у которого в тылу, в деревне, голодают жена и четверо малых детишек… и подумайте, какие мысли были у него перед атакой.

Знаете, ведь перед атакой на душе всегда было муторно, сидишь в траншее, ждешь сигнала, борешься со своими переживаниями, а выскочил наверх, побежал вперед — и уже в голове никаких мыслей, действуешь в бою, как машина…

— Но если сегодня командир направит оружие на своего бойца, то завтра и его, гляди чего доброго, пристрелят.

— У нас, кроме того случая с Осипяном, был в батальоне еще один подобный эпизод, командира соседней роты в сорок четвертом году свои же бойцы убили. Докомандовался… Смотрите, когда люди постоянно «ходят под смертью», у каждого в руках автомат и нервы на пределе, то все — и младшие офицеры, и рядовые бойцы — стремились к взаимопониманию, находить общий язык, пытались как-то сами «сглаживать острые углы», по-пустому не конфликтовать и зря не собачиться, поскольку любой «спорный вопрос» на передовой решался одним выстрелом или броском гранаты уже в следующей атаке. Рядовому пехотинцу или Ваньке-взводному нечего было терять, он уже и так был человек, приговоренный к смерти. Нервы у многих были расшатаны войной, контузиями… Постоянные смерти рядом, ежедневный риск быть убитым — все это деформировало психику. Иногда просто косой взгляд мог быть принят «в штыки»…

— Вы вели на фронте свой «личный боевой счет»?

— Поначалу было такое дело. Потом до полсотни убитых дошел и бросил заниматься подсчетами. Стрелял я всегда хорошо, из пистолета попадал в подброшенный пятак.

— Коммунисты поднимались в атаку первыми?